На удивление, рыжий не стал долго задерживаться в караван-сарае; допив кахву, он встал и быстрым шагом пошел прочь. Наверное, за день сильно устал, решил Болотников и последовал за ним в некотором отдалении.
Так они шли, пока не очутились на окраине города. Ивашка даже начал волноваться: куда это направился рыжий шпион? Время-то позднее. Впереди лишь воинские казармы (рыжему там делать нечего) и холм, на котором расположено большое кладбище. Неужто его подопечный решился потревожить покой усопших в вечернюю пору? Может, он колдун? Болотников почувствовал себя не очень уютно, но все же продолжил путь, стараясь держаться за деревьями.
Кладбище начиналось на склоне холма позади казарм и спускалось по склону на равнину. Тесно насаженные кипарисы, кедры и пахучие кустарники создавали густую тень, в которой высокие надгробные камни таинственно мерцали мягкой мраморной белизной. Рощу пересекали во всех направлениях посыпанные песком дорожки, и Болотникову вскоре начало казаться, что он попал в лабиринт.
Ивашке вместе с купцами уже довелось побывать на этом мусульманском кладбище, которое было самым красивым и ухоженным и считалось одной из достопримечательностей Истанбула. Он знал, что на вершине холма существует кофейня, и посетители кладбища, пришедшие навестить усопших, просиживают там целыми днями, покуривая наргиле, попивая кахву и глядя на искрящиеся вдали воды Босфора. По кладбищу ходили торговцы, предлагая посетителям прохладительные напитки и сладости, а также продавцы воды со своими огромными кувшинами. Истошные крики водоносов: «Ледяная вода! Ледяная вода! Кому ледяной воды!» разносились по всему кладбищу и, наверное, их слышали даже покойники.
Зашли московиты и на христианское кладбище. Сначала им показалось, что они попали на ярмарку. Везде стояли небольшие диванчики с подушками, продавцы кебабов вырыли ямки для удобства готовки своих яств в тени памятников, и ароматный запах печеного мяса кружил голову, длинная череда палаток образовала улицу закусочных, а на плоских надгробных камнях, изящно убранных платочками с золотой вышивкой, были разложены сладости и фрукты. В тени важно восседали мужчины, молчаливо покуривая длинные трубки, а рядом, прямо на земле, стояли чашки с кахвой. Деревянный павильон над Босфором был переполнен, и люди устраивались прямо среди акаций, которыми поросло христианское кладбище, прислоняясь спиной к надгробным памятникам.
Рыжий довел Ивашку до каких-то развалин и исчез. Озадаченный Болотников несколько раз обошел вокруг небольшой каменной хижины без окон с единственной дверью (вернее, дверным проемом; дверного полотна не было) и с прохудившейся крышей, не решаясь зайти внутрь. «Боязно… — думал он, нащупав под одеждой рукоятку ножа. — А ну как по башке шандарахнет. Ничего не видать…».
В сомнениях и колебаниях прошло немало времени. Неожиданно из черного дверного проема на свет ясный (если так можно назвать вечерние сумерки) вышел оборванец в немыслимо грязном и вонючем тряпье; отвратительный запах его рваного халата Болотников почуял даже на расстоянии — он таился в кустах напротив входа. На голове у оборванца была накручена такая же грязная, как и халат, чалма, в руках он держал увесистую суковатую палку, а через плечо на сыромятном ремешке висела объемистая, чем-то туго набитая торба, вся в заплатах.
Низко нагнувшись и бормоча под нос какие-то молитвы, в которых часто повторялось слово «иншалла»*, он просеменил мимо Ивашки, припадая на левую ногу и постукивая о каменистую землю своей толстой клюкой, и исчез за поворотом дорожки. Болотников сплюнул и тихо выругался. Он понял, кто этот оборванец. В Турской земле они назывались дервишами. Басурмане относились к этим нищим с большим уважением — точно так, как московиты к юродивым. Дервиши были или странствующими бродягами, или жили в обителях, как русские монахи.
Похоже, оборванец в чалме, продефилировавший мимо Болотникова, как раз и относился к странствующим дервишам. Они кормились с подаяний и спали, где придется. Наверное, дервиша, облюбовавшего развалины, потревожил рыжий шпион, решил Ивашка.
Не в состоянии сдержать любопытство, Болотников пригнулся и мягкой кошачьей поступью подобрался к хижине. Ему показалось, что там зажгли очаг или свечу. Осторожно заглянув в небольшой пролом, который зиял в стене, исполняя роль окошка, Ивашка увидел маленькую комнатку. Под стеной, прямо на замусоренном полу, лежал совсем худой, замызганный тюфяк с деревянным подголовком, возле примитивного ложа на плоском камне стояли щербатый кувшин и пиала. Убогое помещение освещала лучина, воткнутая в щель на стене. Комната была единственной во всей хижине и в ней не оказалось ни единой живой души.
Сознание возвращалось медленно, по кусочкам, будто оно было мозаичным панно и невидимый художник постепенно добавлял недостающие детали. Сначала Глебу бросился в глаза большой подсвечник, а в нем три толстые зажженные свечи. Затем нарисовался стол, покрытый красной скатертью, на котором стоял подсвечник, и три стула с высокими спинками, как у судей в Верховном суде. Потом появился задний план — позади стола на голой кирпичной стене висело распятие размером с кладбищенский крест.
Озадаченный Глеб с усилием поднял тяжелые, словно налитые свинцом, веки повыше, и увидел, как из тумана, в котором плавало потерявшее берег сознание, выплыл свод — такой, как в церкви. Но ни высоких стрельчатых окон в стенах, ни иконостаса в помещении он не заметил. Глеб попытался тряхнуть головой, чтобы наконец упорядочить мысли, состоявшие из мешанины фраз и слов, совершенно не относящихся к данному моменту, однако резкая боль в районе затылка заставила его охнуть, и он на мгновение прикрыл глаза.
А когда открыл, то увидел, как из мрака родились три странные фигуры в длинных балахонах с капюшонами. В полном молчании они заняли места за столом, и Глеб наконец увидел их лица; вернее, половинки лиц, нижнюю часть. Лоб, глаза и нос скрывал капюшон. Судя по впалым щекам, это были аскеты. А тяжелые квадратные подбородки у всех представителей черной троицы — балахоны пошили из темной материи — предполагали твердость характеров и немалую толику жестокости у обладателей этой физиономической особенности.
Но совсем уж удивила, озадачила и даже испугала Глеба постановочная, как ему почему-то показалось, картина с правой от него стороны. Там царил почти мрак, однако, когда троица уселась в свои кресла, свечи неожиданно загорелись ярче и помещение осветилось более основательно. В правом углу были разложены пыточные инструменты эпохи средневековой инквизиции: дыба, жаровня с клещами (угли уже тлели!) и металлическое кресло для допросов с шипами на сидении; при необходимости его можно нагревать. Обнаженного узника усаживали на кресло в такой позе, что при малейшем движении шипы вонзались в его тело.
