Она выслушала его, потом медленно откинула покрывало, и я увидел лицо, которого никогда раньше не видел. О, это была Македа, это, без сомнения, была она, но как она изменилась! Лицо ее было бледно, глаза сверкали, как угли, губы крепко стиснуты. Но всего необычнее было выражение лица, одновременно вызывающе насмешливое и страдающее, оно так подействовало на меня, что я его никогда не забуду. Признаюсь, я не мог прочесть на этом лице ровно ничего, но был глубоко убежден, что женщина эта насквозь лжива и ее угнетает собственная лживость. И величайшей победой ее искусства явилось то, что при создавшихся обстоятельствах ей удалось убедить меня и сотню людей, впившихся в нее глазами, в своей лживости и порочности.
На мгновение ее глаза встретились с глазами Оливера, но хотя он ловил ее взгляд с тоской и отчаянием, я не мог заметить у нее ни малейшего сочувствия, ни капли тепла, а видел только высокомерие и насмешку. Потом с коротким смешком она опустила покрывало, отвернулась к Джошуа и заговорила с ним.
Оливер несколько секунд стоял не двигаясь, и за это время Хиггс успел шепнуть мне:
— Ну, разве это не ужасно?! Я предпочел бы вернуться в львиную пещеру, только бы не видеть эту сцену.
Рука Оливера потянулась к револьверу, но его, разумеется, не было. Потом он начал шарить по карманам, нашел таблетку с ядом, которую я дал ему, и поднес к губам. Но в то мгновение, когда она коснулась его губ, мой сын, стоявший рядом, вышиб ее у него из руки и ногой раздавил в порошок.
Оливер поднял руку, как бы для того, чтобы ударить его, потом, не произнеся ни звука, упал без сознания. Македа, по-видимому, заметила все это, от меня не укрылась пробежавшая по ее телу дрожь, а пальцы ее так стиснули ручки трона, что совсем побелели. Но она сказала только:
— Этот язычник лишился чувств оттого, что недоволен вознаграждением. Унесите его отсюда, и пусть его товарищ, доктор Адамс, поможет ему. Когда он придет в себя, выведите их всех из Мура, как я приказала. Не забудьте, что оружие им можно вернуть только у выхода из ущелья. И дайте им достаточно пищи, чтобы никто не мог сказать, что мы сохранили им жизнь, но позволили умереть от голода у наших ворот.
Она махнула рукой, чтобы показать, что заседание окончилось, встала со своего места и удалилась в сопровождении слуг, военачальников и всей свиты.
В окружении отряд воинов мы вернулись в то самое помещение, откуда нас повели на суд, пройдя сквозь толпу, осыпавшую нас бранью и насмешками. Оливера несколько воинов несли на носилках.
Через некоторое время мне удалось привести его в чувство, он приподнялся, выпил немного воды и обратился к нам совсем спокойно:
— Вы видели все, друзья, и объяснять мне вам нечего. Только об одном прошу: никогда не говорите со мной о Македе и не упрекайте ее. У нее, наверное, были свои причины вести себя именно таким образом, к тому же она иначе воспитана и у нее совсем иные понятия о чести. Не будем осуждать ее. Я был глупцом, вот и все, и теперь я пожинаю плоды своего безумия или, вернее сказать, уже пожал их. Давайте пообедаем — ведь мы не знаем, когда нам снова придется поесть.
Мы молча выслушали его, и только Родрик, как я заметил, отвернулся, чтобы скрыть улыбку, которая тогда сильно удивила меня.
Едва мы поели или сделали вид, что поели, как в комнату вошел военачальник и грубо сказал, что нам пора выезжать. Несколько слуг, пришедших вместе с ним, бросили нам одежды и четыре превосходных плаща из верблюжьей шерсти, чтобы было чем укрыться от ночной стужи. Мы сбросили с себя лохмотья и переоделись в эти одежды, потом сложили все остальные вещи.
Теперь мы были одеты как знатные абати. Нас вывели к воротам, и здесь нас ожидал целый караван верховых верблюдов. Едва взглянув на этих животных, я понял, что это лучшие верблюды, каких только можно найти во всей стране, и что ценность их чрезвычайно велика. Верблюд, к которому подвели Оливера, принадлежал самой Македе — это было ее любимое животное, которое она часто предпочитала лошади. Бедняга тоже сразу узнал его и покраснел до корней волос от этого неожиданного знака внимания, единственного, который он увидел со стороны Македы.
— Пора, язычники, — торопил военачальник, — сосчитайте свое имущество и убедитесь, что мы ничего не украли у вас. Вот ваше оружие, но получите вы его только тогда, когда мы выедем на равнину, чтобы вы не смогли никого убить по дороге. На этих верблюдах навьючены ящики, в которых вы привезли с собой волшебные средства, разрушившие идола фенгов. Мы нашли их в пещере и возвращаем вам запакованными, как есть, не заботясь о том, пусты они или наполнены чем-нибудь. (Я забыл сказать, что во время нашей осады в пещере, пока еще оставалось масло в лампах, Хиггс собрал в пустые ящики из-под взрывчатых веществ все наиболее ценное из клада древних царей.)
— Адамс, эти верблюды, — и он указал на двух других животных, — навьючены золотом, которое Дочь Царей дает вам в оплату за ваши труды, требуя, однако, чтобы вы открыли ящики не раньше, чем достигнете Египта или вашей родной страны, потому что она не желает спора с вами из-за вознаграждения. На остальных верблюдах — вьюки с пищей, а два верблюда даны вам в качестве запасных. Садитесь же, и в путь.
Мы взобрались на вышитые седла опустившихся на колени дромадеров и спустя некоторое время уже ехали через Мур по направлению к устью прохода. Нас сопровождала охрана, а кругом шумела толпа, постоянно пытавшаяся напасть на нас, однако всякий раз страже удавалось оттеснить ее назад.
Хиггс наклонился со своего верблюда и зашептал мне, что он безумно счастлив, ведь если бы не интуиция, заставившая его сложить в ящики все, что было интересного в Могиле Царей, мы не увезли бы с собой такого бесконечно ценного груза.
— Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой, — начал он, но в это время в переносицу ему попало гнилое яйцо, залепило нос и очки, и он вынужден был замолчать. Он представлял собой настолько смешное зрелище, что я расхохотался и вдруг почувствовал, что на душе у меня стало легче, потому что тучи, окружавшие нас, казалось, начали понемногу рассеиваться.
У устья прохода мы увидели Джошуа, пышно одетого и больше, чем когда-либо, напоминавшего свинью, сидящую на лошади.
— Счастливого пути, язычники, — сказал он, насмешливо кланяясь нам. — Слушай, ты, Орм! Вальда Нагаста просила меня кое-что сказать тебе. Она очень сожалеет, что не может заставить тебя присутствовать на ее свадьбе, так как уверена, что если вы останетесь в Муре еще на один день, народ разорвет вас в клочья, а она не хочет, чтобы священную землю Мура обагрила ваша песья кровь. Кроме того, она просила передать: она надеется, что твое пребывание здесь послужит тебе хорошим уроком. Теперь ты будешь знать, что не всякая женщина, желающая использовать тебя в своих целях, становится жертвой твоих чар. Прошу вас завтра и послезавтра вспомнить о нас и выпить чашу вина за наше счастье, за счастье Вальды Нагасты и ее супруга… Что же? Разве ты не желаешь мне счастья, о язычник?
