Признаться, я много раз тренировался разговаривать с Терциллой – с тех пор, как решил найти ее. И в своем уме я соткал множество воображаемых Терцилл и еще больше – воображаемых бесед. И учтивых, и игривых, и тягуче-сентиментальных. Но эта беседа не была похожа ни на одну из тех, что выдумал я.
Тем временем, сама Терцилла, похоже, пожалела о своей откровенности.
– Если ты сейчас же не скажешь мне зачем явился, я уйду, – предупредила меня она и встала со своего плетеного кресла («Она выше Барбия на голову!» – ужаснулся я мимоходом). Лицо Терциллы стало вдруг совсем безразличным. – Меня в самом деле ждут!
И тогда я вздохнул полной грудью и наконец решился. Будь что будет!
– Я… пришел… поговорить о гладиаторе Барбии! Помнишь его?
Тут произошло неожиданное. Терцилла на миг замерла, издала сдавленный утробный стон, медленно осела, отвернулась этак рывком и закрыла лицо руками. Застыла, как будто не дыша даже.
– Что с ним? – наконец спросила Терцилла, не поворачивая головы.
– Он здоров, он свободен. И он по-прежнему любит тебя.
После этих слов Терцилла разрыдалась – по-девчачьи страстно и по-бабски громко. Ее лица я уже не видел, но ее длинная шея порозовела сзади до самых кончиков волос!
– Помнишь ли его? Хочешь ли быть с ним? – спросил я, делая три шага ей навстречу.
– Разве Барбий не рассказал тебе про нашу клятву? – беззащитно всхлипнула она.
– Рассказал.
– Я не нарушу ее. Хотя и хочу нарушить, всегда хотела нарушить – больше жизни.
– Но почему?
– Это сильнее меня. На нас лежит проклятие… Уходи. И скажи Барбию… Нет, лучше ничего не говори.
Последние слова Терцилла проговорила с той неоспоримой интонацией, с какой судья произносит приговор, не подлежащий обжалованию.
Я опустил глаза. Мне стало холодно – притворщица весна, ее ласковость подла и обманчива! Ветер, только что теплый и медовый, вдруг становится кусачим. Терцилла, только что признавшаяся мне, что несчастлива в браке и семь лет ошибкой считает, вдруг решительно гонит меня прочь… Нет, она не играет со мной! Она действительно хочет, чтобы я ушел! Разрази меня гром, если я не разбираюсь в женских «нет»! Что ж, наверное, и этот обман – под стать весне. Мне казалось, все сладится – а не ладится даже разговор. Мне казалось, горе разлуки размягчит Терциллу, а оно лишь заморозило ее сердце! И что же? Выходит, любовники не соединяются, как им положено, стараниями Назона, но и дальше мучатся порознь, скованные железными цепями, уходящими далеко за край горизонта, далеко за край неба, туда, где не рассмотреть ничего. Так, да?
Вдруг с живостью невероятной вспомнил я Барбия. Как он доит Андромаху – хватко и размеренно. Как он перекапывает по осени огород – крестьянская косточка… Вот он ходит вразвалку, шаркает, плюется – мужик мужиком! И одевается он неопрятно, стрижется – редко, баню иначе как «пидорником» не называет… Да как я вообще мог себе представить их вместе – эту холеную, образованную аристократку и не то чтобы опустившегося, но, по правде говоря, опростившегося, немолодого уже гладиатора. Что я себе вообще придумал? Ну мало ли кто и какие мечты пронес через невзгоды?! Мало ли что там Барбий себе понапридумывал?! Вот она здесь, Терцилла. И тоже от выдумок своих не отказывается. Но только сделать так, чтобы из каждой сотой выдумки вырос хотя бы один настоящий поцелуй – она не желает! Да и вообще, кабы Барбий хотел с Терциллою своею быть, пусть бы сам в Капую ехал и пороги замужних матрон обивал. Кто его в Томах-то держит, вольного и смелого? В таком случае, что здесь делаю я, Овидий Назон?
Терцилла наконец-то успокоилась, выпрямила спину и оборотила ко мне свое спокойное правильное лицо богини-девы. Только нос и надбровья цвета малины вопили – не мраморная она. А еще глаза – они как будто вылиты были из чистой, небесной боли. Готовый уже бежать прочь, я, однако, слов своих почти не осознавая, вдруг выпалил:
– Барбий говорил, в клятве вашей было одно условие. Если какой-либо бог укажет тебе, что союз ваш с Барбием он всецело одобряет, ты свою клятву забудешь.
– Верно, – согласилась Терцилла.
– А что ты сделаешь, если и впрямь некий бог союз ваш гласно одобрит и я тому стану свидетелем?
– Если так, то отправлюсь к Барбию. Тотчас.
– Где бы он ни находился?
– Где бы он ни находился.
– А во Фракию – поедешь?
– Да хоть в Гиперборею.
4 . «Здесь Парис торгует книгами, всеми видами папируса и писчими принадлежностями», – прочла над входом в лавку Терцилла. Я рывком распахнул дверь и пропустил ее вперед.
Было около полудня. Я помнил, это время старики ценят и стараются не пропускать – литой пламень полуденных небес самым заманчивым образом освещает Сад Жизни, калитка в который вот-вот затворится за ними, а ведь хочется пошуршать гравием напоследок.
Опрятный мужчина в полосатой красно-желтой тунике – это Парис – угодливо осклабился из-за прилавка.
– Чего желаете, милые друзья?
– Мой спутник замыслил выбрать мне в подарок толковое историческое сочинение, – промолвила Терцилла капризным тоном профессиональной покупательницы.
Я отправил Парису равнодушный взгляд и принялся озираться в поисках Гая Юлия.
Внутри все трепетало. Что это будет за встреча? Грубо говоря, хватит ли места в волшебном паланкине нам троим?
Но на прежнем месте божественного Юлия не оказалось. Сиротой стояла машина для чтения. Кресло так и вовсе исчезло.
Я почувствовал себя скверно. Неужели?!
– …Только не «Киропедию», я вас умоляю! Когда нам с братом-близнецом исполнилось десять, дядька как раз закончил ее нам перечитывать, – донесся из-за спины звенящий голос Терциллы.
Я с надеждой заглянул в зеркало напротив – когда-то оно уже стало прологом к чуду. Однако, пусто.
Посмотрел в зеркало справа.
Ничего такого . Лишь прохладная поверхность мутно серебрится в полумраке, скрывая затаившееся колдовство.
От напряжения начали слезиться глаза. Неловко выступив вперед, я пошатнулся.
– Дионисий, тебе нездоровится? – в предплечье впилась пятерня Терциллы.
Я открыл глаза, но ответить не успел – в зеркале слева от меня неспешно проступали очертания дряхлолетнего старца.
Вскоре ртутное марево зеркала померкло и как бы отступило.
Гай Юлий улыбался мне – по-своему, вполрта. Я с трудом превозмог желание пасть ниц.
Фигура в зеркале жестом поманила к себе.
Я сжал Терциллину руку и мы шагнули вперед.
5. Разлился по телу ледяной холод. Так же зябко мне было только однажды, когда в свою первую зиму во Фракии я лежал на льду Истра без меховой шубы (поспорил с Маркиссом, идиот).
Я скосил глаза – Терцилла стояла рядом, опустив голову. Она молчала и вовсе не смотрела на Него. Подмывало дернуть ее за край одежды. Мол, взгляни же, дурында!
