Хорошее место для отдыха, вдали от дороги, хотя вряд ли по ней кто-то ходил за последнюю сотню лет. Здесь Бьярни устроил привал для своего маленького отряда, и Ангарад, как только перестала идти, опустилась на колени и села. Бьярни оставил ее между корнями рябины — обхватив руками колени, она смотрела прямо перед собой — и отвел Ласточку к озеру, чтобы дать напиться, снял с нее уздечку и пустил пастись.
В озере могла водиться рыба. Но прежде Бьярни вернулся, чтобы хоть чем-то помочь Ангарад. Он очень беспокоился — когда же она перестанет вести себя, как призрак, и очнется.
А может, ей лучше пока оставаться так… Но когда он подошел к ней, Ангарад озиралась вокруг, словно только что пробудилась от глубокого сна. Первые лучи солнца проникали сквозь ветви рябины и освещали ее лицо.
— Значит, это не сон, — произнесла она, увидев его.
Бьярни покачал головой и, неожиданно почувствовав усталость, сел рядом с ней.
— Нет, не сон.
— Я должна вернуться.
— Ты не можешь вернуться, — сурово сказал он.
— Я должна. Я не могу оставить всё Ривеллану.
— Думаю, у тебя нет выбора, — прямо сказал ей Бьярни. — Теперь ты не можешь даже выйти за него замуж.
— Я никогда не могла — и не хотела, — отрезала Ангарад. — Но я должна вернуться. Гвин Кед принадлежал моему отцу и его предкам.
Теряя терпение, он понял, что ему не удалось поколебать ее решимость. Он был встревожен и голос его зазвучал грубо:
— Земля — всего лишь земля, и где-то есть другая земля, на которой можно жить. Гвин умер, и твоему родичу не достанется оттуда ни одного живого существа.
— Кроме уток, — то ли засмеялась, то ли заплакала Ангарад.
— Мне жаль, что мы не спасли твоих уток. Зато спасли Ласточку. — К своему удивлению он, немного неуклюже, взял ее за руку. — Я отведу тебя в обитель к святым сестрам, если хочешь. А если нет, тебе остается только пойти со мной в Рафнглас.
До этой минуты он не задумывался, что будет делать с Ангарад и куда отведет ее, — он знал только, что должен увести ее от горящей усадьбы; теперь он слышал свои слова, как чужие, и удивился не меньше нее. Она убрала руку и взглянула на него, приподняв брови.
— С чего ты взял, что я выйду замуж за голубоглазого варвара?
Гнев и обида кольнули сердце Бьярни.
— Кто говорит о свадьбе? У тебя даже приданого нет!
С минуту они смотрели друг на друга, готовые разругаться навсегда. Потом Ангарад сказала, привычным жестом коснувшись отметины на шее:
— И красоты вместо него.
Напряжение спало, и Бьярни проглотил боль и ярость, чтобы успокоить девушку.
— По-моему, ты хорошенькая, — пробормотал он неуклюже.
И вдруг понял то, что не понимал раньше: его народу ничего не стоило покинуть свой надел, и море было таким же домом, как земля — а она другая. И кроме лет, проведенных в обители, у нее был только один дом, одно родное место — долина и усадьба, которые теперь стали пеплом. Ее вытолкнули в незнакомый мир, где она ничего не знала, — холодное, пустынное место; Бьярни чувствовал в ней этот холод. И он, единственный родной ей человек, все же оставался чужим, хотя они трудились вместе все лето и многое узнали друг о друге.
Несмотря на усталость, он отчаянно думал, как лучше поступить, что лучше сказать. Он не умел объясняться в любви, но руки вдруг обняли ее и он прижался лицом к шее, рядом с красным пятном, и тихо сказал:
— Я сделал то, чего не делал никогда раньше. Прошлой ночью я не стал драться ради тебя. Потому что не позволю им убить тебя.
На этот раз она не отстранилась, а обвила его шею руками, и он почувствовал, как возвращаются к ней тепло и жизнь.
— У меня есть приданое, — грустно рассмеялась она. — Лошадь и кольцо, которое исцеляет от волдырей.
— Прекрасное приданое, — согласился Бьярни, и они соскользнули в теплую траву у ручья.
Наступила поздняя осень, когда Бьярни привел их в Эксдейл и они повернули к морю по длинной тропе, лежащей в низине между старыми поселениями Рафнгласа. Их путь был не таким уж долгим, но они не спешили, поднимаясь по холмистым пустошам и прошли через лес, такой густой, что, когда они почувствовали под ногами твердую римскую дорогу, казалось, ни один смертный не ходил здесь до них.
Они шли неторопливо, расставляли ловушки для дичи и ловили форель, иногда останавливались на целый день, чтобы дать Ласточке отдохнуть; однажды, в плохую погоду их приютил святой отшельник — он, кажется, даже забыл, какой он веры. А один раз косолапый бурый медведь слишком близко подошел к костру их маленького лагеря — Хунин залился лаем, и им пришлось отгонять медведя пылающими ветками. Не раз они поворачивали на восток из-за гор и непреодолимых рек и теряли из виду море — единственный ориентир по дороге в Рафнглас, — которое всегда должно было находиться слева. Бьярни даже стал сомневаться, сможет ли он добраться до дома.
Наконец, когда день клонился к закату, по небу плыли облака, и ветер ревел в лесах — вдоль ручья, желтевшего опавшими березовыми листьями, они пришли в Эскдейл.
Большую часть пути они шли пешком, ведя за собой Ласточку, и лишь изредка верхом, и только по очереди. Но у первой межи поселения Бьярни сел на лошадь и усадил Ангарад перед собой, чтобы возвратиться домой, как и следует мужчине, который пять лет бороздил неведомые моря. Ему казалось, что Ангарад все поняла и посмеивается над ним, но, когда он взглянул на нее, лицо ее было совершенно серьезным.
С той же серьезностью она сняла старый вязаный колпак и распустила волосы, смахнув их с плеч. Ей тоже хотелось произвести впечатление.
Так они и въехали в Рафнглас.
Народа на улице в это время было немного — мужчины еще не вернулись с полей, а женщины готовили ужин. Но иногда старуха за прялкой у входа в дом, ребенок, играющий в пыли, мужчина с вязанкой хвороста, кузнец с лемехом в дверях кузницы смотрели вслед молодому человеку в оборванной, запылившейся одежде, верхом на старой кобыле, девушке в мужских штанах и рубашке, сидящей впереди него, и громадному черному псу, хромающему на одну лапу.
За пять лет поселение выросло, появились новые лица, а знакомые сильно изменились, и Бьярни никто не узнал. Он чувствовал себя призраком, вернувшимся туда, где жил много лет назад. Ему не хотелось сразу окликать своих прежних друзей, этому еще придет время.
Рябина с раздвоенным стволом все также росла у крыльца братниного дома, и под ее ветвями Грэм натирал жиром свежую бычью шкуру. Он поднял голову, когда Бьярни остановил лошадь рядом с ним, и с минуту они смотрели друг на друга.
