И он снова замкнулся в презрительном молчании.
— Мы ничего от него не узнаем, — сказал я командиру. — Не было ли на нём, когда его брали в плен, какой-нибудь бумаги?
— Ровно ничего, — горестно ответил мой начальник.
— Вы ничего не нашли? — спросил я солдат.
— Ничего, кроме вот этого, — ответил один из них, вытаскивая из кармана смятую бумажку. — Но она вся изорвана, да и немного на ней.
— Дайте всё-таки, — сказал я.
Исписанный карандашом, полустёртый клочок бумаги, который он мне протянул, представлял собою черновик письма.
Бросив на него взгляд, я вздрогнул, как от прикосновения к электрическому току.
Пленный насмешливо глядел мне в лицо. Я в гневе кинулся к нему.
— Я знаю теперь ваше имя, — сказал я ему.
— Это весьма изумляет меня, — заносчиво ответил он, — ибо бумага, находящаяся у вас в руках, не подписана, а вы ведь не колдун.
— Негодяй, — крикнул я, не выдержав, — вас зовут Ульрих фон Боозе, вы убийца великого герцога Рудольфа Лаутенбург-Детмольдского!
Смертельная бледность разлилась по его лицу. Он стиснул руки. И всё же он нашёл в себе силу произнести дрожащим голосом:
— Господин командир, я протестую против такого обращения. Потрудитесь запретить вашему лейтенанту оскорблять пленного противника. Это — в высшей степени недостойное поведение.
— Оставьте меня в покое! — зарычал мой начальник. — Но, чёрт возьми, лейтенант, что значит всё это? Какая у вас бумага?
Мне с трудом удалось прийти в себя.
— Простите, командир, — пробормотал я. — Я не в силах объяснить вам… Но вы будете, может быть, так добры и пошлёте за лейтенантом Виньертом. Он знает, кто этот человек, и расскажет вам всё.
— Ну ладно, — рявкнул командир батальона. — Вот так история!
И он отдал приказ.
При имени Виньерта немец побледнел ещё больше. Он бросал на меня яростные взгляды. Если бы солдаты не удержали его, он кинулся бы на меня, чтобы попытаться отнять у меня бумагу, которую я перечитывал с несколько большим спокойствием:
«Во второй раз, — было сказано там, — повторяю вам следующее: я слишком хорошо знаю вашу манеру обращаться с другими для того, чтобы не угадать ту, которую вы собираетесь применить ко мне. Я согласился поехать на войну. Но она затягивается; я каждый день рискую не вернуться больше. Этого-то, разумеется, вы и желаете; после великого герцога, после великой герцогини очередь за мной, не правда ли? И тогда вы будете спокойны… Но я не так глуп. Если через две недели я не буду отозван отсюда, не буду причислен к штабу с повышением, заслуженным, как я считаю, мною, то я предупреждаю вас: мои друзья позаботятся о том, чтобы опубликовать подробный рассказ о событиях в целом ряде враждебных или нейтральных газет, и разослать эти газеты всем лицам, осведомить которых было бы особенно опасно для вас. И смею утверждать, что документы эти вызовут тем большее доверие, что я приложу к ним образчик почерка, хорошо известного вам».
Эта последняя фраза была написана почерком совершенно другим, чем всё остальное письмо. Один — тонкий и мелкий, другой — решительный и крупный. Оба их видел я сегодня ночью. Одним были написаны письма великого герцога из Камеруна, другим маршрут путешествия, найденный в Mittheilungen.
Теперь всё было ясно, ужасающе ясно.
— Виньерт узнает, наконец, правду, — охваченный радостью, подумал я.
И вдруг холодный пот выступил у меня на висках! Это знание, какой ценой придётся ему заплатить за него? Великая герцогиня!
Я не подумал, несчастный, что она тоже…
— Не надо! Не надо, — пробормотал я… Слишком поздно.
— Вот и лейтенант, — сказал командир, который, стоя на пороге, глядел на дорогу.
Кончено. Непоправимое должно было свершиться.
Солнце вставало, заливая поля розовым и голубым светом. На кустарнике с оборванными листьями запел зяблик.
В овраге, в самом низу, я заметил Виньерта. Он, не спеша, поднимался по склону. Я ясно видел его высокую, гибкую фигуру; затем, мало-помалу, показалась и его тёмная голова.
— Боже мой! — воскликнул я.
— Вы, кажется, совсем сошли с ума, лейтенант, — сказал мне командир.
Виньерт был теперь от нас на расстоянии не более ста метров. Я видел, как он ускорил шаги, чтобы перейти через откос, отделявший его от землянки командира.
Но тут, из-за перламутрового горизонта, послышался грозный, постепенно усиливавшийся шум. Незримая громада приближалась под побелевшим небом, пыхтя, словно подходящий к станции поезд. Треск её становился всё громче, громче, и мы поняли, что дьявольская машина летит на нас.
Со всех сторон солдаты, словно лягушки, прыгали в свои ямы.
Застигнутый как раз на середине обнажённого откоса, Виньерт остановился. Идти вперёд, повернуть назад: мы поняли его роковое колебание.
Над нами словно грохотал гром.
— Виньерт! — вне себя закричал я. — Ложитесь, ради бога, ложитесь!
Ещё одну секунду я продолжал видеть его. Он не шевелился. Он выпрямился, повернувшись лицом к надвигающейся опасности, и с слабой улыбкой, покорной и восторженной, смотрел на розовую аврору.
Сокрушительный ураган налетел.
Град камней и стали посыпался на крышу землянки, в которую командир батальона быстрым жестом увлёк меня вместе с собою. Когда грозный ливень прекратился, мы устремили за дверь расширенные ужасом глаза.
…На боку откоса чернела огромная воронка, а на левом краю её виднелись жалкие красные и синие останки.
Так погиб 31 октября 1914 года лейтенант Виньерт.
W. Meyer-Forster: Baron von Heidestamm. Часть первая, I.
Перевод Д.М. Горфинкеля.
Блаз де Бюри. «Episode de L'Histoire du Hanovre». Оправдательные записки и документы, стр. 378.
Перевод А.М. Михайлова.
