— Э, нет. Ты должен выпить до дна, иначе не будет толка. Я прочитала об этом в табличке.
Карпилион не хотел перечить и выпил залпом все, что осталось.
— Теперь подействует?
— Думаю, да, — сказала Ильдика с улыбкой. — До утра у нас мало времени. Не будем тратить его понапрасну.
Разгоряченный её призывом, Карпилион огляделся. В избушке не было ложа. Тогда он открыл платяной сундук и вывалил все, что там было на пол. Ильдика со смехом упала на спину. Карпилион навалился сверху. Голова у него кружилась. Он с нежностью обнимал Ильдику, целовал её губы, чувствуя, как она целует в ответ, и вдруг увидел вместо неё лошадиный череп. Наяву такого быть не могло. Избушка разом исчезла. Карпилион очутился среди бескрайнего поля в какой-то удушливой мгле. Хотел вернуться назад, но не смог, из черной глазницы черепа показалась змея и ужалила его в ногу…
*
— Что с ним? — не слыша свой голос, проговорил Аэций и кинулся к сыну.
Карпилион лежал, запрокинув голову. Казалось, он истекает кровью, так много её было вокруг. Ильдика сидела рядом на ворохе смятой одежды и смотрела перед собой безжизненным окаменевшим взглядом.
Не получив ответа, Аэций проверил дыхание сына. Карпилион был мертв и холоден словно лед, но поверить в то, что его уже нет, Аэций не смог.
— Сюда, скорее! — крикнул стоявшим возле двери Онегесию и Зеркону, и те прибежали на зов.
— О, боги… — вырвалось у кого-то из них.
— Надо его к реке, — не оборачиваясь, произнес Аэций. — В холодной воде он очнется.
Ослушаться его не посмели. Карпилиона мигом перенесли в повозку, запряженную быстроногими лошадьми, и повезли к реке. Онегесий поехал с магистром, а с Ильдикой остался Зеркон.
Вслед за повозкой повернули своих коней букелларии. Никто из них не спросил, почему изменилась дорога. Всадники двигались за повозкой, словно черные скорбные тени.
В низине лежал туман. По берегам речушки, стекавшей по склону, сползала белая дымка. Карпилиона раздели по пояс и положили в воду у берега. Аэций стоял на коленях, держал его руку и смывал с подбородка кровь. Онегесий тревожно ждал, прижимая ладонь к рукояти меча, но смерть — невидимый враг, мечом её не зарубишь, пришла и ушла, забрав человека с собой. Утренние лучи коснулись Карпилиона, осветили лоб и глаза, закрытые навсегда.
Аэций выволок сына на берег. С мертвого тела стекала вода, бессильная его оживить.
Онегесий плюхнулся на песок и обхватил Карпилиона за голову.
— Друже, что же ты лег, поднимайся, — позвал он, рыдая.
Аэций положил ему на плечо ладонь, потом, собравшись с силами, произнес:
— Надо его отнести… В Храме прочтут молитву. Помоги мне.
Онегесий кивнул. Неловким движением вытер глаза и поднялся на ноги.
— Вы идите к повозке, — проговорил он глухо. — Я сам его понесу.
*
В пировальной зале зажгли погребальный свет. Карпилиона одели в броню, положили на стол, накрытый пурпурной тканью с золотыми кистями, и вложили в руку Ульпбер. Норки намазали чем-то лезвие, и в полумраке зала от меча исходило сияние. Проститься с Карпилионом прибежали даже из дальних селений, и только Ильдика не пожелала придти. Продолжала сидеть в избушке. А когда за ней пришел Онегесий, не захотела с ним говорить.
Странное поведение суженой заметили все. По селению пошел шепоток, что она его и убила. Аэций подумал, что надо её поддержать, и пошел в избушку.
Ильдика сидела там же, где раньше, и прижимала к губам окровавленное покрывало. Увидев это, Аэций решил, что она повредилась в рассудке.
— Не надо, что ты, — пробормотал он, забирая покрывало из рук.
— Это я виновата, я, — прошептала Ильдика. — Привезла ему череп лошади, он его и убил…
Смотреть на неё было больно.
— Не кори себя, — мягко сказал Аэций. — Причина смерти в другом. Кто-то его отравил. Не понимаю только когда. На пиру он ничего не пил…
Ильдика ловила каждое слово.
— Здесь было много вина, — сказала она, как будто о чем-то вспомнив. — Я добавила в него капли.
— Какие капли? — насторожился Аэций.
— Из сундучка, который вы дали в подарок. Ну, те, для рождения сына.
— Там были… капли? — медленно произнес Аэций и посмотрел в ту сторону, где стоял сундучок.
— Я думала, вы их туда положили.
Нет, он не клал. И даже представить не мог, что Гонория это сделает.
— На табличке было написано, как ими пользоваться. Клянусь, я исполнила в точности, — сказала Ильдика. Откуда ей было знать, что в подарке, который принес Аэций, окажется яд.
— Конечно, ты исполнила в точности, — проговорил магистр. — Наверное, Карпилиона отравили гораздо раньше. Не говори никому о каплях. Ладно?
Он хотел сначала во всем разобраться и только потом выдвигать обвинения. Сколько раз его самого обвиняли в том, к чему не имел отношения. Да хотя бы в смерти Констанция Феликса. Из-за того, что его убийцы скрывались под масками, их до сих пор не нашли. Возможно, кому-то хотелось свалить вину на Гонорию, чтобы настроить Аэция против неё. А на самом деле — в убийстве Карпилиона замешан кто-то другой…
— Он просил схоронить его в Волхе.
Аэций взглянул на Ильдику.
— Что ты сказала? В Волхе?.. Я тоже поеду туда.
Оставит вместо себя Авита, скажет ему, что занят переговорами с северными вождями, а к осени вернется в Равенну.
Или к зиме, как выйдет.
*
Карпилиона везли по реке в многослойном гробу. На ночь ладья приставала к берегу, и гроб выносили на сушу. Среди норков быстро распространились слухи, что Аэций в трауре, и многие выходили на берег выразить соболезнования магистру. Девушки приносили венки и кидали их в реку, когда ладья проплывала мимо. А парни бросали монеты, задабривая наяд, чтобы не раскачивали борта.
Из Паннонии по зову Онегесия прибыли степняки. Они провожали ладью до самого моря. От них не скрывали, что аттила умер на свадьбе, но не сказали, куда повезут его тело, объяснив, что об этом никто не должен узнать, иначе враги не дадут предводителю гуннов покоя. Остальным, кто спрашивал, говорили, что аттила схоронен в воде. Русло реки отвели, положили гроб на самое дно и пустили её обратно. Но какая это река никому неизвестно, потому что тех, кто его хоронил, убили.
Приехав на Волху, Аэций был удивлен, как много здесь городов и селений, как тихо и мирно вокруг. Для римлян аттила был изувером, а местные называли героем, и, как от них ни скрывали, куда опустили гроб, их видьи об этом прознали и с тех пор называли Волху рекой Аттилы.
Тризну справляли несколько дней и ночей. В первый же день приезда сбежалось так много народа, что берег покрылся кострами как при пожаре. Аэцию приходилось прятать лицо. Ильдика и Онегесий оказывали ему всякие почести, и многие относились так же — признавали в нем друга, а не врага. На обратном пути Аэций гостил в Кийгороде и видел там сына Руа. Мальчику предстояло вырасти без отца, но уже сейчас было ясно, что пойдет по его стопам. Наблюдая за ним, Аэций не мог отвязаться от мысли, что судьба его собственных сыновей была бы иной, пойди он сам по другому пути. Карпилион захотел быть воином, потому что воином был отец, а стал бы Аэций лекарем — они провели бы достойную мирную жизнь и никогда не встретились бы в бою.
Часть 25. Месть
454 г. Равенна
Прежде чем выдвинуть обвинение в убийстве сына, Аэций решил провести расследование. О своих подозрениях он поведал разве что Пелагее.
— Даже если Гонория виновата, её никто не накажет, — сказала жена.
— Почему не накажет? Она всего лишь сестра императора, а не сам император, — произнес Аэций, думая о своем.
— Разумеется, всего лишь сестра, но это уже неважно… Ах, да, ты, наверное, ничего не знаешь. Пока тебя не было, с Гонорией случилось несчастье.
— Сломала ноготь? — хмуро предположил магистр.
— Сломала, только не ноготь, — ответила Пелагея. — Внезапно упала с лошади и свернула шею.
