Он надел похожую на пирог длинную войлочную шляпу.
– Сухарей насуши. Путь мне дальний.
Андрон с подчеркнутым спокойствием сошел с крыльца, перекрестился на восток, поклонился дому, амбарам, стайкам и народу за воротами.
– Гражданы, вор и злодей Андронка Морев прощения просит. Добром моим теперь честные люди распорядятся.
Он подошел к раскрытому окну.
– Иван Федорович, счастливо вам оставаться в моем доме. Жизня, милый дружок, загогулина не простая. Гляди, еще повстречаемся мы с тобой.
В толпе кто-то крикнул:
– На трудящихся руку подымают!
Толпа молчала. Лицо у Морева окаменело. Помольцев шел сзади со своей ржавой берданкой под мышкой. Кулак спросил конвоира:
– Нефед Никифорович, бороду мне сейчас будешь резать на мушки аль повременишь, покудов меня расстреляют?
Помольцев слова не проронил до самого сельсовета.
Безуглый высунулся из окна, фонарем осветил столпившихся у дома. Головы поникли. Бороды завиляли лохматыми собачьими хвостами. Сообщники Андрона, укрыватели его хлеба, его родственники, дружки стояли перед коммунистом в величайшем молчании.
Безуглый захлопнул окно. Он ни к кому больше не пошел с обыском. У него созрел другой план. В доме Морева коммунист сидел до рассвета, составлял подробную опись имущества.
* * *
Телеграмма мужа о несчастье с Никитой была для Анны новым неожиданным горем в день ее выезда из Улалы. Она и без того чувствовала себя плохо. После слета селькоров Анна ходила во врачебную комиссию. Она хотела прервать свою беременность. Разрешения на аборт не дали. Анна обратилась к бабке. Бабка сделала ей операцию вязальной спицей.
Анна приехала в Белые Ключи осунувшаяся, бледная, с темными подглазницами. Игонин увидел ее в окно, крикнул:
– Бурнашева, зайди ко мне на минутку!
Анна попросила ямщика остановиться.
В избе у Игонина были Улитин, Рукобилов и учительница Алехина. Игонин сказал Анне:
– Видишь, весь актив в сборе. Других членов я не собирал.
Он внимательно посмотрел на нее.
– Дело у нас узкое, касаемое твоего мужа.
Игонин передал ей все разговоры о Безуглом, начавшиеся в селе после приезда Шеболтасова с фуражкой коммуниста. Анна, не задумываясь, возразила:
– Врут. Никакой он не помещик. Кто с бандами в 21-м воевал? Вы сдурели, чего ли?
Игонин отвел ее довод.
– У нас некоторые красные партизаны из партии повыходили и кулаками стали. Мало ли кто кем был, надо поглядеть, кто он есть на самом деле.
Анна совсем побелела.
– Головой ручаюсь за Ивана Федоровича.
Она стала кусать свои посиневшие губы.
Игонин постучал по столу трубкой.
– Голова тебе твоя еще пригодится, не торопись. Ячейка хотит узнаты баба ты, мужняя жена, или сознательный член партии? Подписывай на него заявление.
Улитин подал Бурнашевой исписанный лист бумаги. Она узнала руку Алехиной. В заявлении коммунисты из Белых Ключей просили областную контрольную комиссию начать следствие против Безуглого. Игонин сказал Анне:
– Мне, думаешь, легко было, когда Морев пришел с фуражкой? Я и так, и эдак прикидывал. Социальное происхождение, может, еще и не факт. Ну а кепку из песни не выкинешь. Одним словом, обязаны мы оследовать все дело.
Бурнашева положила бумагу на стол.
– Вы его спрашивали?
– Кого?
– Ивана Федоровича.
Улитин поддержал Анну:
– Товарищи, на самом деле, надо добавить к заявлению его показания. Нам с ним в прятки играть нечего. Поручим Игонину расспросить его начистоту.
Все согласились с Улитиным. Анна сморщилась от боли в животе, пошла к двери. Игонин закричал ей вслед:
– Смотри, ему пока не заикайся!
Анна с трудом влезла в ходок. Безуглого испугали ее ввалившиеся щеки и невеселые, чужие глаза. Он сначала объяснил все болезнью Никиты, потом увидел, что она и сама нездорова.
Анна разожгла самовар, умылась и легла на кровать. Безуглый устроился рядом на стуле. Она тихо сказала ему:
– Погубила я себя, Иван Федорович.
Он встрепенулся, схватил ее за руку.
– Неладно мне бабка выкидыш сделала.
– Почему ты не пошла к врачу?
Анна облизала синие сухие губы.
– Доктора отказали. У тебя, говорят, муж есть, и можешь ты воспитать дите.
– Совершенно верно. Я был бы только рад. Почему ты со мной не посоветовалась?
Анна протянула к нему руки, взяла его за голову.
– Боялась я, уедешь ты опять на семь лет, бросишь меня брюхатую…
Безуглый поцеловал ее холодный и влажный лоб.
– Дурочка ты моя маленькая.
Она прижала его голову к своей груди.
– Нехорошо про тебя в селе говорят.
– Знаю.
– Ты пил у Агапова?
– Здорово напился малиновой настойки.
– Фуражку спьяна бросил?
– Сам не разберу.
– Как так?
– В другой раз поговорим, все это дело выеденного яйца не стоит.
Анна приподнялась не подушке.
– Гляди мне в глаза.
Безуглый посмотрел, но взгляда не отвел.
– Баб у тебя много было, а жена одна. Не должен ты врать жене. Объясни мне всю свою родовую.
Безуглый встал и раздраженно ответил:
– Мать – прачка, отец – бурлак. Все остальное – сплетни.
Он вышел в сени, принес вскипевший самовар. Анна медленно поднялась с постели, села к столу.
– Тошнехонько мне. Оба мы с Никитой ровно под одну машину угодили.
Она застонала.
– Никита если жив останется, женись на Сухорословой. На городской женишься, мальчонке плохо будет.
У Безуглого стали медленно холодеть руки. Он отвернулся к окну.
– Не говори глупостей. Я тебя лечиться в Москву отправлю.
К окну подошел Игонин, приложил руку к козырьку фуражки.
– Можно к вам, Иван Федорович?
Безуглый почувствовал в голосе и в глазах у него неприятную сухость. Игонин присел на край стула, от чая отказался.
– Мне нужно задать вам несколько вопросов по поручению бюро ячейки.
– Вы хотите узнать о приключениях моей фуражки и о том, кто был мой отец?
Игонин не донес до рта руку с трубкой.
– Вам Анна Антоновна рассказала о собрании актива?
– Ничего она мне ни о каком собрании не рассказывала.
– Откуда вы тогда узнали, зачем я пришел?
– Неужели для этого надо быть ясновидцем? Все село обо мне болтает. Сейчас жена допрашивала. – Безуглый вскочил со стула. – Все чепуха, дорогой товарищ Игонин. Вы вправе, конечно, спросить у меня объяснения. Со своей стороны я написал в ГПУ об Агапове. Вам следует для прекращения всяких кривотолков возбудить в партийном порядке против меня дело. Завтра утром в письменной форме я дам ответы на все ваши вопросы.
Безуглый разговаривал с Игониным и не спускал с него глаз. Он точно искал в его наружности новые, враждебные себе, черты. Игонин сидел прежний – широкоскулый, с косо прорезанными глазами, с толстым носом, и непотухающий вулкан, любимая трубка дымилась в его руке. Безуглый видел, что он стал для Игонина другим человеком. Он вдруг почувствовал вокруг себя глухую пустоту. Можно, конечно, было протянуть руку и погладить по голове Анну. Она, наверное, даже улыбнулась бы ему. Сам он только никогда ей больше не поверит, что у нее в голове нет затаенного вопроса: «А кто тебя знает?..» Игонин держался совсем как следователь.
