— Почему вы думаете? Кто-нибудь заходил сюда?
— Нет. Но так., интуиция…
На улице Алексей убедился в том, что на сей раз интуиция ее не обманывает. Недалеко от почты он неожиданно увидел — кого бы можно было предположить? Федю Фомина!
В заломленной набекрень папахе, сунув руки за пояс, Федя с самым праздным видом прогуливался вдоль почтового забора, разглядывая висящие на нем захлестанные ветром и дождями обрывки рекламных афиш, объявления о пропаже скота и приказы местных властей. Но обмануть Алексея ему не удалось: от того не укрылось, каким внимательным взглядом Федя провожает всех, кто имел дела на почтамте.
Заметив Алексея, Федя отвернулся с полным безразличием (надо отдать ему должное, он даже бровью не повел при виде старого друга).
Не будь этой случайной встречи, Алексей, возможно, не возражал бы против активности Илларионова: лишь бы не трогал пока главных участников. Теперь же стало ясно, что тот и не собирается выполнять условий их уговора и что удержать его без помощи старших товарищей невозможно. Придется вызвать кого-нибудь из Херсона. Другого выхода нет…
С этими мыслями он подошел к федосовскому дому.
В саду, за беседкой, скрытый густыми кустами малины, горбатился не замеченный им в прошлые посещения обложенный дерном пригорок, из которого торчала короткая вентиляционная труба. На узкой дубовой двери чугунная задвижка; на одной ее скобе висел большой амбарный замок.
Алексей постучал. Открыл ему сам Марков.
— Заходи, — сказал он, убирая в карман револьвер.
На Алексея пахнуло затхлой известковой плесенью. В глубине подземелья, куда вели глинобитные ступени, рябым пятном расплывался свет шахтерской лампы. Среди банок, горшков и бочек с какими-то засолами были втиснуты два топчана. На одном из них спал Сева, с головой завернувшись в шинель. На другой сел Марков, накинув на себя широкий овчинный тулуп, валявшийся на досках. Лицо Маркова казалось зеленоватым в сумерках. Он указал Алексею место рядом с собой. Спросил:
— Жрать хочешь?
На ящике, заменявшем стол, стояли тарелки, бутылка со спиртным и два горшка с какой-то едой. Алексей отказался.
— Что нового? — поинтересовался Марков. — В штабе тебя не трогают?
— Нет, пока ничего. Никому и в голову не приходит.
— Хорошо. Слушай, для чего я тебя вызвал. Сюда понаехало чекистов до черта. Начались аресты. Вчера и сегодня они забрали человек двадцать. Народ больше пустяковый. Если и попались два — три таких, что более или менее — он покрутил в воздухе сухими цепкими пальцами, — так и они ничего толком не знают. Но как бы то ни было, стало опасно. Мне с Севой нельзя до ночи соваться на улицу. А время подходит горячее. Слушай: на днях наши начнут наступление по всему фронту!
— Да ну? — не удержался Алексей. — Откуда ты знаешь?
Марков по-своему понял его волнение.
— Знаю! Можешь быть уверен, на этот раз большевикам солоно придется! Заваруха затевается, как никогда! Наши ударят на правобережье, а из Польши пробивается ударная армия генерала Юзефовича. Покрутятся большевички! На Киевщине их Петлюра поджимает, в Белоруссии Булак-Булахович. А союзники?.. Словом, будет им по первое число! В такой момент зевать нельзя. Есть дело. Если выгорит — нет нам цены! И главное, просто. — Он придвинулся, облокотясь на колено, снизу вверх заглянул Алексею в лицо.
— Что? — чуть осипшим голосом проговорил Алексей.
— Вот какое… Перед нашим наступлением… — Марков точно вырубал слова, — …нужно, чтобы здешний штаб разнесло к чертовой матери! Понял?
— Нет.
Марков нетерпеливо поправил тулуп на плечах.
— Объяснять надо? Слушай как следует… Есть у нас одна штучка… Не наша, не русская. Вот такой величины, — он раздвинул руки, — с чемодан. И в ней приспособленьице… Вроде часов — циферблат, стрелочки. Можно поставить на любой час…
— Адская машина?
— Вот-вот.
— Ну и что?
— Положишь ее в мешок и — в штаб. Оставь где-нибудь в закутке, неважно, лишь бы не сразу обратили внимание. Остальное тебя не касается. Адрес, где эта штука хранится, получишь от Доси, когда подойдет срок. Это надо сделать. Кроме тебя, некому.
— Так, — проговорил Алексей, забираясь пальцами под фуражку и поскребывая голову. — А дальше?
— Что дальше?
— Сам-то я… куда?
— О себе не беспокойся. Когда рванет, мы далеко будем. Для начала — к Смагину, ты видел его вчера, а от него — за линию фронта. Можно и за границу махнуть, если хочешь. Есть там одно местечко, где нас, как родных, примут. На всю жизнь будешь обеспечен, можешь поверить! Только, откровенно скажу, я уходить не собираюсь. Если выгорит, что мы задумали, мы и тут неплохо устроимся!
По лицу Алексея было видно, что его «убедили» эти доводы.
— Слушай дальше, — продолжал Марков, — может случиться, что мы больше не увидимся… до взрыва, — добавил он, заметив, что Алексей быстро поднял голову, и расценив этот жест, как боязнь за свою судьбу. — И так как нам с Севой нельзя показываться в городе, тебе придется самому предупредить кое-кого… возможно. Это еще не точно.
Алексей насторожился. Вот они — явки! Но Марков не спешил их называть.
— В свое время Дося сообщит тебе адреса и пароль. Надо будет обойти их часа за два до взрыва… Подробности узнаешь от Доси. Условимся так: по утрам, завтра и послезавтра, наведывайся на почту. Зря ходить и туда не надо. Если понадобишься, Дося, предположим, повесит на окно белую тряпку. Повтори, что я сказал.
Алексей повторил.
— Ну, Михалев, обещать не люблю, но так и знай: если удача — будешь представлен самому главнокомандующему! Об этом я сам позабочусь!
Алексей, конечно, поблагодарил за такие блестящие перспективы.
— Всяческого успеха! — приподнято пожелал Марков.
Сева высунулся из-под шинели:
— Ни пера тебе ни пуха, длинный!
— Иди-ка ты!..
Через час в штаб фронта ускакал нарочный с донесением, а Храмзов с первым же пароходом уехал в Херсон за авторитетной поддержкой против Илларионова. Он нашел ее в лице Величко и Воронько, на днях вернувшегося с облова членов крамовской организации.
В ту же ночь они приехали в Алешки на катере военной речной флотилии.
В хате у Маруси произошел крупный разговор. Илларионов с места в карьер напал на Алексея. Он исчерпал весь запас «красивых» слов и юридических терминов, обвиняя его в медлительности, в неумении работать, в том, что он не желает признавать дисциплины и все стремится делать самостоятельно, не согласовывая своих действий с ним, начальником опергруппы, который несет ответственность за все.
