— Он не был вооружен, но я слышал, как он сказал: если кто-нибудь спросит о нем, ответить, что он где-то южнее экватора или что-то в этом роде.
Суд спросил Коула:
— Эти слова о том, чтобы на вопрос о нем ответить, что он где-то южнее экватора или что-то в этом роде, подсудимый Моррисон произнес с насмешкой или же он был удручен тем, что его оставили на корабле?
— Мне показалось, что он говорит с насмешкой, — повторил Коул.
Перселл заявил, что он ничего такого не слышал и что Моррисон всегда вел себя образцово.
Защитительные речи остальных восьми обвиняемых заняли немного времени. Те, кто чувствовал себя в безопасности, ограничились ссылкой на показания в их пользу, а те, кого уличили в соучастии, были слишком подавлены, чтобы долго упражняться в красноречии.
И вот наступил вторник 18 сентября. Публика быстро заполнила каюту «Дюка», и в девять часов утра в последний раз ввели обвиняемых. Председатель суда спросил, желает ли кто-нибудь из них добавить еще что-либо в свою защиту. Только Хейвуд ответил утвердительно и представил свидетельство о крещении, подтверждающее, что ему не было семнадцати лет, когда произошел бунт. Он уже раньше ссылался на это как на смягчающее обстоятельство, однако свидетельство о крещении явно не произвело впечатления на суд, председатель сразу же призвал к вниманию и торжественно зачитал постановление суда.
Он начал с перечисления тех, кого после рассмотрения всех обстоятельств признали виновными, — и первыми в списке стояли Питер Хейвуд и Джемс Моррисон! Остальные четверо, как и следовало ожидать, были Эллисон, Беркетт, Миллуорд и Маспретт. Всех их приговорили к «смертной казни путем повешения за шею на военном судне или судах Его Величества»; место и срок надлежало определить особо. Не успели Моррисон и Хейвуд очнуться от потрясения, как председатель добавил, что, «учитывая различные выяснившиеся обстоятельства, суд намерен всеподданнейше и настоятельно ходатайствовать о помиловании вышеуказанных Питера Хейвуда и Джемса Моррисона Его Величеством». Нормана, Коулмена, Макинтоша и Бирна суд полностью оправдал; их сразу выпустили на свободу.
Смертный приговор Хейвуду и Моррисону был неожиданностью не только для них, но и для большинства тех, кто следил за процессом. А получилось так потому, что они ничем не могли подтвердить свое желание последовать на баркасе с Блаем. Если бы Хейвуд больше упирал на то, что его силой задержали на «Баунти», а не разглагольствовал о своей молодости и недомыслии, его, возможно, тоже оправдали бы. Впрочем, все утешали его и Моррисона тем, что их, наверно, помилуют.
В ходе процесса Маспретт просил, чтобы Норман и Бирн выступили как его свидетели, но, поскольку они тоже значились обвиняемыми, его просьбу отклонили. Сразу после вынесения приговора адвокат Маспретта заявил, что дело Нормана и Бирна надлежало рассматривать отдельно, чтобы они могли быть привлечены как свидетели защиты. Зацепившись за эту технически-правовую ошибку, он потребовал отменить приговор, вынесенный его клиенту. Уловка оказалась очень удачной: после того как целый ряд ученых судей и юристов дали свое заключение по этому вопросу, одна из высших инстанций удовлетворила ходатайство, и Маспретт вышел на свободу.
Остальные пятеро полтора месяца ждали окончательного решения своей участи. Особенно томительным ожидание было для Моррисона и Хейвуда, а так как делать больше было нечего, они обратились к перу. Хейвуд усиленно переписывался со своей семьей и, сверх того, составил самый полный для того времени словарь таитянского диалекта. Да и Моррисон никак не мог забыть счастливой поры в Южных морях: он подробно описал все плавание и сочинил пространный отчет о быте и нравах жителей Тупуаи и Таити. Эти ценные записки, к счастью, сохранились до наших дней; их можно назвать золотой жилой для этнографов, историков и прочих специалистов.
В конце октября Моррисон и Хейвуд дождались наконец помилования, а еще через несколько дней был приведен в исполнение приговор остальным троим: Беркетту, Миллуорду, Эллисону. Казнь должна была состояться 29 октября на линейном корабле «Брунсвик». Смертников доставили на борт накануне вечером. Но свидетельству одного современника, все трое держались неожиданно бодро; Миллуорд, самый начитанный среди них, до поздней ночи пичкал товарищей молитвами, библейскими изречениями и отрывками из проповедей. В девять утра раздался пушечный выстрел, одновременно на «Брунсвике» был поднят желтый флаг — сигнал судам эскадры, стоявшим в Портсмуте на рейде, чтобы они присылали своих людей. Вскоре со всех сторон подошли лодки, и палубу заполнили офицеры и матросы. Несколько тысяч зрителей собралось на берегу.
В одиннадцать часов вывели осужденных в сопровождении четырех священников и Моррисона, который до последней минуты старался поддержать товарищей но несчастью. Словно в хорошо отрепетированной нравоучительной пьесе, какие тогда были очень популярны, Миллуорд выступил вперед и произнес длинную речь, признавая себя и своих друзей преступниками и горячо призывая собравшихся моряков служить добросовестно и всегда беспрекословно выполнять приказания начальства. Затем палач надел петли на шеи смертников. Еще один пушечный выстрел — и безжизненные тела Беркетта, Эллисона и Миллуорда закачались под реями.
Мы видели, что щепетильный вопрос — в какой мере Блай сам повинен в мятеже — совершенно не рассматривался судом. Причина такого безразличия очевидна. Блай уже отвечал перед судом за потерю корабля и был полностью оправдан. Адмиралтейство считало вопрос о его ответственности решенным раз и навсегда. И строго юридически Блай, конечно, был невиновен. Но, может, на нем лежит доля моральной ответственности, может, именно его деспотизм и жестокое обращение с командой довели ее до бунта? Этот вопрос часто ставился, и он требует ответа для полноты суждения о Блае.
Хотя Фраер и Перселл не очень лестно говорили о Блае, в первые годы после мятежа его злоключения обычно объясняли тем, что на борту-де собралось на редкость много негодяев. Но уже к августу 1793 года, когда Блай возвратился в Англию из своей второй, удачной экспедиции за саженцами хлебного дерева, героический ореол вокруг его личности несколько потускнел, так как Хейвуд, Моррисон и родственники Флетчера Крисчена успели и письменно и устно сообщить о нем много нелестного. Впрочем, золотая медаль и вознаграждение в тысячу гиней настолько обрадовали Блая, что он вряд ли заметил наступившую перемену.
Еще более бросило тень на его доброе имя критическое сочинение, изданное годом позже братом Флетчера Крисчена, Эдвардом, который был профессором юстиции Кембриджского университета. Здесь без точного указания источников приводилось много отрицательных высказываний о Блае — Фраера, Перселла, Моррисона, Хейвуда, Маспретта, Коулмена, Макинтоша и других. Все они, разумеется, должны были доказать, что грубое, беспардонное обращение с Флетчером Крисченом делает Блая главным виновником происшедшего. Блай попробовал дать отпор в печати, но было уже поздно.
