Эти три господина, которых Рауль прежде никогда не видал, были в таком глубоком трауре, как будто присутствовали на похоронах родного отца. Они, казалось, усиливались сделать траурными и свои лица, но это покушение было напрасно. Если из одного глаза катилась заказная слеза, веселый луч сиял в другом. Если лоб нахмуривался, как бы отягченный грустной мыслью, губы не могли удержаться от улыбки. Словом, три странных господина, несмотря на свои старания, играли как нельзя хуже комедию слез и горя.
Один из них назывался кавалером Антенором де Вертапюи, другой носил звучное имя барона Станислава-Ландольфа-Адемара де Морисуша, третий наконец был виконт Клодульф-Элеонор де Жакмэ. Каждый из них имел около пятидесяти тысяч экю годового дохода. Это были родственники маркиза Гектора Режинальда де ла Транблэ. Брат одного из прадедов Режинальда, вступив в неравный брак, соединил прекрасный род маркиза с этими глупыми именами и гадкими людьми.
За несколько минут до того часа, когда похоронный кортеж должен был отправиться в церковь и на кладбище, три наследника соединились в амбразуре окна гостиной, с осторожностью и таинственностью, достойными опытных заговорщиков.
— Ну, любезные кузены, — сказал виконт де Жакмэ, уверившись, что голос его не мог быть слышен никем, кроме его двух аколитов, — мы приближаемся к минуте торжества!..
— Слава Богу, — отвечали в один голос барон и кавалер.
— Все эти мелкопоместные дворянчики, которые толпятся вокруг бездомного авантюриста, вовсе не подозревают, что они в гостях у нас…
— Конечно, нет!..
— Поэтому, когда бомба лопнет, эффект будет удивителен…
— Надеюсь, — заметил де Морисуш.
— Кстати, когда бомба должна разорваться?
— Сейчас, — отвечал барон.
— О! Еще успеем, — прошептал кавалер де Вертапюи.
— И я того же мнения, — продолжал виконт де Жакмэ. — Ни к чему торопиться!.. Пусть прежде похоронят нашего превосходного друга, нашего милого родственника, о котором мы так сильно сожалеем… Возвратившись из церкви, мы объяснимся с усыновленным… который не усыновлен.
Кавалер и барон изъявили согласие молчанием. Виконт продолжал:
— Так как мы уже заговорили об этом невинном плуте, который желал нас обворовать, то скажите мне, любезные кузены, как вы его находите?..
— Э! э! — прошипел кавалер де Вертапюи.
— О! о! — промычал барон де Морисуш.
— Понимаю вас как нельзя лучше, — сказал виконт де Жакмэ, — и думаю совершенно одинаково с вами.
— Не правда ли? — спросили оба кузена.
— Да… По-моему, в нем нет ничего обольстительного, и я не понимаю пристрастия, которое имел к нему покойный Режинальд!..
— Самое обыкновенное лицо!..
— Самая ничтожная осанка!..
— В лице нет никакой свежести!..
— И какое бесстыдство написано на нем!..
— А заметили вы его презрительные гримасы?..
— Глаза довольно недурны, но уж чересчур красны!..
— Может быть, они красны потому, что он плакал…
— Да, конечно, он плакал, — продолжал виконт де Жакмэ, — даже и теперь еще плачет, лицемер!.. Он, разумеется, считает себя наследником и потому плачет. Спрашиваю вас, правдоподобно ли это?.. Что же будет делать когда мы его выгоним?
Разговор этот был прерван большим движением в зале.
Гроб, в котором заключались останки Режинальда, поставили на дроги. Каждый занял место в процессии, и она двинулась.
Рауль шел впереди, как будто действительно был сыном маркиза де ла Транблэ. Три кузена сопровождали покойного родственника, отдалившись от Рауля на значительное расстояние.
Религиозный обряд совершился пышно и торжественно: могила закрылась над трупом Режинальда и еще раз присутствовавшие увидели осуществление страшных слов: Memento, homo, gua pulvises! et in pulverem reverteris! (Человек, вспомни, что прах и в прах превратишься. ) По обычаю, установленному с незапамятных времен и еще существующему в провинции, большой обед, называемый похоронным, был приготовлен в самой обширной из комнат замка для родственников и друзей покойника, приехавших на похороны.
В ту минуту, когда гости готовились сесть за стол, на верхнем конце которого стояло пустое кресло Режинальда, три кузена исчезли. Они отправились к управителю, который ожидал их в беседке.
Между этими четырьмя достойными особами начался разговор, продолжавшийся несколько минут; потом управитель отдал виконту де Жакмэ две бумаги, которые тот старательно спрятал в карман. Это было письмо Режинальда к королю и не подписанный акт усыновления. С этими важными документами, из которых только одному предназначалось увидеть свет, три кузена возвратились в столовую. Гости уже сидели за столом, и обед начался.
Виконт де Жакмэ, которому, с общего согласия кузенов, поручено было говорить, как человеку, более других обладавшему красноречием, и мужественным и увлекательным, сделал несколько шагов, поклонился как только мог любезнее гостям и сказал:
— Господа, я, Клодульф-Элеонор виконт де Жакмэ, от себя лично и от двух моих кузенов, знатных и сильных особ: кавалера Антенора де Вертапюи и барона Ландольфа-Адемара де Морисуша, благодарю вас за честь, которую вы нам оказали, сев за наш стол в нашем замке Ла Транблэ…
Когда виконт де Жакмэ окончил эту странную речь, ропот удивления пробежал между присутствующими. Гости переглянулись. Рауль вспыхнул, потом побледнел, потом встал и, повернувшись к кавалеру, спросил у него дрожащим от волнения голосом:
— Я не понял смысла ваших слов, милостивый государь. Благоволите объяснить их.
Жакмэ окинул Рауля с ног до головы с самым презрительным видом и спросил тоном пренебрежения:
— Скажите мне прежде, кто вы такой? Я вас не знаю…
— Кто я такой? — вскричал молодой человек силясь обуздать гнев, кипевший в нем. — Я приемный сын того, чью память вы оскорбляете! Маркиз де ла Транблэ избрал сердцем и усыновил меня…
— О! о! — сказал кавалер. — В том, что вы сказали есть маленькая ошибка, которую я поправлю. Может быть, вы и действительно сын, избранный сердцем нашего дорогого родственника, маркиза Режинальда, но что касается до того, что он, как вы говорите, усыновил вас, в этом я не могу с вами согласиться…
— Милостивый государь! — прошептал Рауль с глухой яростью.
— Отвечайте мне ясно и категорически, — продолжал кавалер. — Вы думаете, что вы здесь в своем доме, не правда ли?
— Да, — отвечал Рауль. — Я так думаю.
— А на чем вы основываете свое убеждение, позвольте вас спросить?
— На нежной привязанности моего возлюбленного отца, который непременно хотел усыновить меня…
— Заблуждение! — отвечал Жакмэ. — Маркиз де ла Транблэ не хотел этого!..
