И обшарпанная дверь трущобы Доктора Велеса захлопнулась за спиной Максима. Последнее, что услышал Нелидов были слова опьяневшего Михаила Семеновича:
— Привет Домициану!.. Главное, найди в своей палитре краску жизни, чтобы понять жизнь… Тогда поймёшь и смерть. И не станешь обманывать то, чего обмануть смертному не суждено.
Луна обагрилась в знаке Водолея.
Октябрь выдался на редкость сухим и даже жарким. Старый ворон, прилетевший с Капитолийского холма[5], сев на родовой храм Флавиев[6], картаво проговорил: «Всё будет хор-р-рошо»…
Домициан погиб в четырнадцатый день до ноябрьских календ, на сорок пятом году жизни и пятнадцатом году власти. Тело его на дешевых носилках вынесли могильщики. Филлида, его кормилица, предала его сожжению в своей усадьбе по Латинской дороге, а останки его тайно принесла в храм рода Флавиев и смешала с останками Юлии, дочери Тита, которую тоже выкормила она.
Филлида до восхода Луны сидела на ступеньках храма, вспоминая всё, что было связано в её жизни с Домицианом. Ночной ветер пытался заигрывать с её седыми волосами, про которые он, будучи еще совсем молодым, как-то сказал:
— Странный цвет у них, кормилица… Будто снег полили медом.
Домициан родился в десятый день до ноябрьских календ — 24 октября 54 года. Отец его в тот день был назначен консулом. И в доме на Гранатовой улице[7] в шестом квартале столице был праздник. Этот самый дом много позже стал храмом рода Флавиев, где Филлида оплакивала прах Домициана. Она помнила, как в этот дом пришли халдеи со своим страшным пророчеством.
Помнила она и тот день, когда во время войны с Виттелием сюда ворвались враги и загорелся храм. А уже возмужавший Домициан тайно переночевал у привратника, а поутру в одежде служителя Исиды ускользнул на другой берег Тибра. Там он отсиживался во время кровавой битвы с войском Виттелия. И только после победы вышел к людям и был провозглашен цезарем.
Филлида тяготилась своей памятью. Плохое хотелось забыть, но оно, проклятое, не забывалось…
Вспомнилось старухе последние дни Тита, старшего брата Домициана. В тот день актёры представляли трагедию, читая стихи Вергилия. Император Тит к концу представления растрогался и заплакал. Домициан подал ему кубок вина. Тит, пока пил вино, долгим выразительным взглядом смотрел на младшего брата, не раз учинявшему ему козни, сеявшему в войске императора Тита смуту и недовольство. Поставив кубок, он приказал носильщикам:
— В сабинское имение!
Тит был мрачен. Когда при жертвоприношении ягненок вырвался из его рук, Домициан рассмеялся:
— Дурное предзнаменование, брат!
А тут еще с ясного неба грянул гром. Тит отодвинул занавески, задыхаясь от нехватки воздуха, прошептал:
— Я умираю… Но мне не в чем упрекнуть себя, кроме, разве, одного поступка…
Тогда все подумали, что речь идет о любовной связи жены Тита с Домицианом. Слухи об этом давно ходили по Гранатовой улице. Но Филлида знала точно: жена императора была верна цезарю. Тит перед своей смертью сожалел только об одном, что в своё время не казнил Домициана. И раскаивался в поступке, которого не было.
Тит скончался на той же вилле, что и его отец, в сентябрьские иды. На 42-м году жизни. До последнего вздоха Тита у его одра стоял Флавий Сабина, двоюродный брат Домициана.
Через несколько лет, став преемником Тита, Домициан казнит родственника лютой казнью. Это случится в октябре. Глашатай по ошибке объявит Флавия Сабину не будущим консулом, а будущим императором. Соглядатай Домициана вольноотпущенник Магон донес об этом своему хозяину. И наутро Домициан зазвал двоюродного брата к себе в гости. Был он сама доброта. Усадил Флавия на ложе рядом с собой, угощал вином и фруктами, даже шутил, что было ему вовсе не свойственно.
Простодушный Флавий Сабина спросил:
— А правда, мой император, что это ты казнил Маттия Помпузнана за то, что он носил с собою твой гороскоп?
— Ты знаешь, я не терплю панибратства, но для тебя я не «мой иператор», а просто брат. Так меня и называй.
— Хорошо, брат… Говорят, Маттий принял мучительную смерть за этот гороскоп… Так ли это, брат?
Домициан ответил не сразу. Он осторожно прощупывал почву:
— Ты же знаешь, что мне предсказали халдеи?
— День, час и даже род твоей смерти, — поднося янтарную гроздь винограда к пухлым губам, весело сказал захмелевший Флавий Сабин. — Будто ты погибнешь от рук заговорщиков… Вот когда — я запамятовал… Сказки для детей. Смертному можно узнать прошлое человека, но кто из смертных может знать его будущее? Ни святым, ни нищим волхвам и халдеям этого не дано. Одна Пренестинская Фортуна[8], к дощечкам которой ты обращаешься каждый новый год, может это знать…
Домициан деланно рассмеялся:
— Врут, всё врут завистники и враги мои… Как много их у меня, брат, невыносимо много.
— Дожить до 32-х лет и не иметь врагов — признак слабой натуры… Слабым тебя, Домициан, не назовешь.
— Отрадно слышать это, Сабина, из твоих уст.
Император сам налил в чашу гостя сладкого фракийского вина, подвинул блюдо с виноградом поближе к брату.
— Я не слаб, я — милосерден… Ты, наверное, поверил, что это я отдал приказ казнить Юния Рустика за то, что издал похвальное слово Фрасее Пету и Гальвидию Прииску?
Брат кивнул, пригубив терпкое вино.
— Я, Домициан, знаю: по твоему же приказу из Рима и Италии изгнали всех философов…
— Ложь! — перебил Флавия Домициан. — Наглая ложь… Мне мстят обрезанные… Мстят за иудейский налог, введенный для нужд империи. У этих обрезанных, ты знаешь, брат, языки длинные. А разят слухи страшнее отравленного копья.
Неслышно, кошачьими шажками, вошел черноголовый и черноглазый Магон, смиренно опустив виноватые глаза долу: ему было стыдно за предательство своего бывшего хозяина.
— А хочешь я накажу этого презренного раба, распустившего и о тебе слухи? — спросил Домициан.
— Не стоит, — улыбнулся Сабина. — Я не боюсь лжи… Не липнет она ко мне, брат.
Домициан деланно восхитился, похлопав в ладони.
— Магон! — елейным голосом позвал император и повернулся он к своему соглядатаю. — Подойди ко мне!
Магон подошел на полусогнутых, зная, что чем ласковее господин, тем лютее будет наказание…
— Ты, часом, не иудей? — ласково улыбаясь, спросил Домициан. — А ну-ка, покажи нам свой фаллос…
— Мой повелитель… — взмолился Магон.
— Давай! — уже жестко приказал император. — Если он не обрезан, то чего тебе бояться? Но если ты обрезан и не платишь иудейского налога[9], то, согласись, ты виновен не передо мной, но перед законом.
