К утру сугробами было укрыто все, снег спрятал и следы на льду тоже. Но теперь он не просто тихо падал с небес, ветер гнал его куда-то, забрасывал за шиворот, в рукава, швырял горстями в лицо и переметал, переметал, выравнивая, сглаживая все вокруг.
Какое же это мучение, когда тебе нечего делать! Дома я бы книгу почитала, телевизор посмотрела, куда-то сходила, кому-то позвонила, кто-то позвонил мне… Да нет, у меня и не было такого времени, чтобы я бездельничала, а тут одна маета.
Хотела отправиться на кухню помогать хозяйке, но выяснилось, что хозяйки нет, а есть суровый, раздражительный хозяин и несколько холопок, весьма неопрятных и дурно пахнущих. С ужасом подумав, что после такого приступа альтруизма с неделю не смогу вообще брать в рот пищу, я поспешила проветриться на улице.
Скорей бы уж метель прекратилась!
На постоялом дворе за столами с раннего утра до позднего вечера ели и пили, пили и ели. Там собралось уже немало народа, которому позарез нужно в Новгород, и народ этот весьма занятный, потому настоящим развлечением могли быть наблюдения за подвыпившими мужиками. Проблема одна – подвыпившими они оказывались исключительно с утра и в состоянии прямо-таки ломки с похмелья, а потому злые до озверения, и наблюдать за ними опасно. Да и неинтересно. В остальное время напивались до поросячьего визга. Странно, я всегда считала, что медами до крутого похмелья напиться невозможно, но Вятич хмуро объяснил:
– Да пьют что попало. В пиво вон дурман-корня добавляют, чтоб дурели.
Вот так, получалось, что и в древние времена Обществу потребителей работа нашлась бы. Только где оно, ау? Что в двадцать первом веке, что в тринадцатом торговцы ловчат, а управы на них никакой.
Я поняла, почему столы в общем зале, если можно так назвать большой сарай, изображавший из себя обеденное помещение, не просто дубовые, а безмерно прочные и тяжелые. Хозяин хорошо знал нравы мужиков, так же, как и я, маявшихся от безделья. Видно, непогода задерживала здесь многих и часто.
Столы на толстенных ножках со столешницами толщиной с мою ногу, лавки приколочены к полу, столбы, на которых держался потолок, тоже из целых деревьев. Я вдруг почему-то подумала, сколько же голов разбито об эту мебель.
Поболтавшись по дому, я все же выползла на улицу. Вятича нашла на берегу, тот разговаривал с каким-то купцом. Немного постояли, глядя в мутную серую пелену, за которой не то что самого озера, скоро и берегов не будет видно.
– Вятич, а почему это озеро считается опасным? Берега низкие, ни скал, ни подводных камней…
– Потому и опасное. Ильмень – озеро мелкое с низкими берегами, но проточное. В теплое время малейший ветерок поднимает нешуточные волны, которым просто негде останавливаться, плещутся от края до края. Местные говорят, что Озерный шутит. Хуже только Нево.
Да уж, про крутой нрав Нево, то есть Ладожского озера, мне можно не объяснять, единожды испытала на себе, два дня маялась после небольшого шторма.
– Скучно, скорей бы уж снег прекратился.
Я вдруг загадала: если завтра погода улучшится, значит, Озерному наши патриотические порывы по душе. А если нет? Если нет – он не прав.
Озерный положение осознал, с утра светило солнце. Выползавший из своих комнатух народ спешно опохмелялся и торопился отбыть. Постоялый двор стремительно пустел. Но я понимала, что уже к вечеру он снова будет полон тех, кто пересиживал непогоду по ту сторону озера и торопился в обратном направлении.
Мы тоже двинулись в путь. Отоспавшийся и отъевшийся Тишаня, кажется, заметно прибавил в габаритах, хотя куда уж больше. За три дня нормальной кормежки залоснилась и Звездочка. Вот что с людьми и животными сытость делает!
Но ни лошадь, ни хозяин не ленились, Тишаня по собственному почину вычистил наших коней и перегрузил большую часть поклажи на спину Звездочки, та ничего не проржала в ответ, видно, была согласна. Парень и его коняка честно отрабатывали достойную кормежку, ой, наверняка Тишаня приклеился к нам надолго, его теперь от Вятича не оторвешь и клещами и ни в какую дружину не переманишь.
Так и есть, парень поминутно заглядывал в лицо сотнику, словно интересуясь, не надо ли чего. Вятичу такое раболепное внимание надоело, и он рявкнул:
– Да перестань ты на меня таращиться, я же не девка!
Теперь Тишаня смотрел только искоса.
Сначала мы ехали в составе обоза, но потом поняли, что это слишком медленно, все же верхом можно быстрее, чем в санях, даже если запряжена птица-тройка, а здесь таких не заметно, все сани груженные с верхом. Когда стали обгонять, и Тишаня, и его кобыла смотрели на бедолаг-лошадей, тащивших эти горы товаров, с жалостью, кажется, даже Звездочка прониклась элитностью своего нынешнего положения.
Наконец вдали показались стены Новгорода. Я прикидывала: мы ехали от Ильменя, значит, справа Торговая сторона, слева – Софийская с детинцем. Интересно, как мы узнаем, где Анея с Лушкой?
Вятич хмыкнул:
– На Софийской. Анея с епископом Спиридоном в дружбе, она небось в епископских палатах.
Да, на тетку это похоже, где же жить «Ее Величеству» Анее Евсеевне, как не в царских хоромах? Я вспомнила Рязань и то, как тетке кланялись все, вплоть до князей, и согласно кивнула:
– Не иначе.
Вятич оказался прав, Анея с Лушкой жили пусть и в небольших хоромах, но на епископском дворе.
Я откровенно волновалась, ведь мы расстались два года назад в Козельске. Сколько всего произошло за это время!
На крыльцо метнулась рослая красивая девушка, вернее, молодая женщина, и застыла, вытаращив глаза:
– Нас… тя… Настя?! Настя!
Двор огласил откровенный визг, Лушка вмиг слетела с крыльца и вцепилась в меня.
– Лушка… какая ты стала… красавица.
Сестра махнула рукой:
– А, ерунда. А мы в Козельске когда были, я тебе там бересту оставила. Настя, столько рассказать надо, столько…
– Я знаю, читала бересту. Луша, Андрей погиб?
Глаза сестрицы остановились, улыбка стерлась с лица:
– Не только Андрей. Илларион с ним вместе, он нас догнал после Козельска. А еще мой сыночек тоже, всего денек и прожил.
– Ты моя бедненькая. – Я прижала Лушку к груди, и мы с ней попросту разревелись в два ручья.
От крыльца послышался голос тетки:
– Шли бы слезы лить в дом, застудитесь.
Я сообразила, что Лушка и впрямь раздета, укрыла ее распахнутым кафтаном и повела на крыльцо.
– Ну, здравствуй.
– Анея…
Как же я была рада видеть строгую тетку!
– Ишь, какая стала… И шрама нет…
Мы пошли в дом, обниматься там.
Немного погодя Тишаня сидел, тараща глаза, и слушал наши рассказы о событиях после Козельска. Кажется, больше всего в жизни он теперь жалел, что посмел даже подумать о том, чтобы ограбить столь заслуженную боевую подругу, как я, но этому же и был больше всего рад. Не вытерпев, он осторожно поинтересовался:
