— Так что же? — недоверчиво спросил подпоручик, морща низкий лоб.
— У вас должно быть распоряжение полковника Толя на мой счёт. Распорядитесь немедленно отпустить меня и мою команду.
— Штабс-капитан? В таком виде? Верно, по ордонанской части?[8] Таких велено гнать в общей колоне. Вернитесь в строй!
— Вы не поняли. Слушайте внимательно, это важно. Секретное отношение за подписью генерал-квартирмейстера Первой Западной армии полковника Толя. Насчёт штабс-капитана Ельчанинова. Проверьте списки!
Начальник конвоя посмотрел вопросительно на помощника смотрителя. Тот развязно ответил:
— Я вижу, мошенники рассчитывают найти тут дураков… Никаких секретных распоряжений к нам не поступало.
Подпоручик мгновенно покрылся красными пятнами и заревел:
— Ах, ракальи! А я потом за вас отвечай? Бегом в строй, каторжные рожи!
— Но, подпоручик… — начал было объясняться Ельчанинов, но унтер крепко схватил его за ворот и потащил обратно в шеренгу.
Троица вернулась на место не солоно хлебавши. Штабс-капитан был ошарашен и подавлен.
— Как же так? Неужели распоряжение в суматохе затерялось?
— Скорее всего, его вообще не послали, — усмехнулся Пётр. — Узнаю нашу армию! То-то Бонапарт в Москве, а не мы в Париже…
— Бог мой, они же сорвут задание! Теперь до самого Нижнего я останусь клинским мещанином, подозреваемым в воровстве!
— Успокойтесь, Егор Ипполитович. Положение ваше не безнадёжное. Держитесь нас с Сашей, и очень скоро мы все будем на свободе. А пока взгляните-ка, что там творится. Чудны дела твои, Господи!
Действительно, возле начальника конвойной команды появился Лешак, и с ним ещё с десяток колодников. Из-под шапок у них выглядывали бритые на левой стороне головы. «Иван» стоял в уверенной позе и важно кивал головой, пока помощник смотрителя что-то объяснял подпоручику. Наконец, тот махнул рукой, и вся шайка спокойно вышла за оцепление.
— На промысел отправились, — с завистью сказал Саша-Батырь. — Эх, сукины дети, мне ничего не оставят!
— Москва большая, хватит и тебе, — успокоил налётчика Ахлестышев. — А сейчас сними-ка с нас железо. Только незаметно.
Батырь опустился на колени, легко оторвал цепи — свои и товарища — и бросил их в пыль.
— Теперь приготовились. Делай, как я. Дождёмся, когда вдоль дороги появятся первые дома. Возле них неизбежно столпятся зеваки. Смешаемся с ними. Главное не бежать, а идти спокойно.
Так и получилось. Длинная колонна медленно двинулась от Миюзской заставы к Садовой. Впереди на лошади ехал подпоручик. Пётр внимательно рассматривал конвоиров. Неподалёку шёл усатый солдат бывалой наружности и не сводил глаз с арестантов. Дальше парой шагали два тюремных надзирателя. А сзади, в хвосте, сбились в кучу несколько крестьянских парней с одним ружьём на всех. Эти больше глазели по сторонам, чем наблюдали за колодниками.
— Отстаём… — шепнул Ахлестышев. Он оперся на Сашу, стащил с ноги сапог и стал вытряхивать из него несуществующий камень. Арестанты обходили их группу стороной и шли дальше; вскоре троица оказалась в хвосте этапа.
Тем временем огороды кончились и по обеим сторонам Новой слободы потянулись обывательские дома. Редкие прохожие стояли на тротуаре и разглядывали необычное шествие. Поравнявшись с первым же переулком, Пётр не торопясь вышел из колонны. Саша-Батырь и Ельчанинов тут же присоединились к нему. Постояв немного, все трое неспешной походкой двинулись в переулок.
— Эй, а вы куды? — раздался сзади крик и к ним подбежал парень с ружьём. Держал он его, как вилы.
Батырь навис над рекрутом, словно гора.
— Тебе чего, дурень?
— Э… вы же тово…
— Чего того?
— Нельзя же!
— Нам можно.
— Меня же тово… накажут за вас!
Ахлестышев усмехнулся и похлопал парня по плечу.
— Война, брат! И не такое случается. Ты иди, а то отстанешь. Гля, как далёко ушли!
Рекрут обернулся — хвост колонны был от него уже саженях в сорока. Махнул рукой и побежал догонять, только лапти замелькали…
Пройдя переулок насквозь и свернув за угол, троица остановилась.
— Спасибо! — первым делом сказал Ельчанинов. — Не знаю, как бы я без вас вырвался.
— Не жалко! — хохотнул налётчик.
— Ну, давайте теперь прощаться, — торопливо вымолвил Пётр. — Ты куда сейчас, махонький?
— К Мортире Макаровне.
— К какой мортире? — удивился штабс-капитан.
— Это Сашина подружка, — пояснил беглый каторжник. — Гулящая. Весит восемь пудов, потому и прозвище такое. Я видел её на свидании в тюрьме — впечатляет!
— Она у меня дородная, — гордо подтвердил налётчик. — Страсть как своё ремесло любит! Огонь, не баба. В Волчьей долине живёт. Спонадоблюсь — ищите меня там.
— Будешь портняжить с дубовой иглой?
— А то! Полиции нету — лови случай! Худое дело везде поспело. Ну, Петя, храни тебя Господь. Может, свидимся ещё.
— Это навряд ли. Я сейчас на Остоженку, и вечером же прочь из города. Пока тут столпотворение, удобно проскочить разъезды. Храни и тебя Бог, Саша, и спасибо тебе за всё!
Друзья крепко обнялись, расцеловались и Батырь быстро ушёл.
— Прощайте и вы, Егор Ипполитович. Желаю вам уцелеть!
— Береги вас Бог, Пётр Серафимович!
Дворяне — настоящий и бывший — пожали друг другу руки и разошлись.
Пётр решил через Миюзский рынок пробраться на Тверские-Ямские улицы, по ним дойти до Триумфальной площади и уже по валам[9] спуститься на Остоженку. Первое, что его поразило по дороге — это почти полное отсутствие людей. Миюзская площадь, обычно оживлённая, оказалась совершенно пуста. Огромные лабазы лесоторговцев стояли с распахнутыми воротами, но вокруг бегали только собаки. Со злобным лаем они накинулись на Ахлестышева, и тот опрометью помчался от них прочь.
Первых людей беглый каторжник повстречал лишь на углу 3-й Ямской и Речкина переулка. Две телеги под охраной рослого мужика стояли возле богатого дома. На земле валялась выломанная калитка — видать, рвали лошадью. Через пролом туда-сюда сновали четверо, по виду подмосковные крестьяне. Они выносили из дома охапками всякую рухлядь, наваливали в телеги и снова уходили внутрь. Всё делалось сноровисто и быстро, груды вещей на телегах умножались. Не сразу Пётр догадался, что наблюдает грабёж. Поравнявшись с телегами, он остановился было поглазеть, но караульщик тут же шагнул к нему, замахиваясь кнутом.
— Проваливай, покуда цел!
И Ахлестышев опять припустил бегом. Ещё в двух домах по улице он застал такие же сцены. И во всех случаях орудовали не воры и разбойники, а обыкновенные мужики. Они словно стеснялись своего занятия: прятали лица, суетились, но грабежа не прекращали. Чудеса! Обычно робкие перед любым будочником, крестьяне вдруг нутром почуяли вседозволенность… Что-то будет дальше, с нарастающим беспокойством думал Пётр.
