Молча несла она свой крест и теперь, когда матушка ее скончалась, а отец понемногу угасал.
Все это Пейроль-младший выведал по пути из Гвасталлы в Мантую от нанятых им ради охраны четырех рослых молодцов. Они скакали на резвых лошадях долиной реки Минчо, что вытекает из Лаго делла Гварда, несет свои воды через Мантуанское озеро и впадает в По. Это была хорошая дорога, оживленная и, следовательно, совершенно безопасная. Но у Пейроля было при себе все золото его отца, так что его бросало в дрожь от одной мысли, что на него могут напасть и ограбить.
Впрочем, страхи страхами, а набрать телохранителей побудило его еще и желание явиться в Мантую для пущей важности со свитой. Ибо Антуан небезосновательно думал: «И так я тут всем кажусь чужаком и молокососом. А если я к тому же въеду в город, словно какой оборванец, гордец Гонзага, пожалуй, и взглянуть на меня не захочет».
Руководствуясь этим соображением, Пейроль завербовал к себе в отряд бравых красавцев, которые гарцевали на добрых лошадях. В траттории, где Антуан поселился после смерти отца, вчерашний студент коллежа в Бове без труда отыскал нужных людей. Тогда в любом итальянском городишке хватало лихих молодцов, готовых запродать свой кинжал или шпагу всякому, кто даст им достаточно полновесные и звонкие гарантии.
Пейроль в первый же вечер смог остановить свой выбор на четверых подходящей внешности мастерах клинка. Сердце его защемило, слезы навернулись на глаза, когда он развязывал свой кошелек… «Что ж, надо — значит, надо», — думал он, извлекая из темных его глубин блестящие луидоры.
Вдобавок жестокий удар, который был нанесен его скупости, смягчило впервые испытанное им тщеславное ощущение собственного могущества и власти над людьми.
При этом в дороге Антуан держал себя по-свойски и в первой подвернувшейся им харчевне, спросив на всех вина, услышал кое-что от своих удальцов. Ведь этим авантюристам были ведомы тайны всех знатных семейств Апеннинского полуострова, все скандалы, все сплетни…
— Что надо этим побродягам? — вскричал герцог Мантуанский, видя, что Пейроль со своим храбрым воинством въехал к нему на двор. — Как они посмели сюда явиться?
В тот день он был сильно не в духе.
По герцогству ходили тревожные слухи, будто Мантуанские купцы и мещане, не вынеся все новых поборов, сговорились ворваться во дворец и выбросить государя из окна. При этом некоторые из герцогских наушников сообщали чудовищные, хотя, быть может, метами не слишком правдивые подробности заговора. «Уж не послан ли это ко мне сброд депутатов?» — Гневно подумал герцог, стоя у окна своей спальни. Уже много ночей его светлость одолевала бессонница, и теперь, несмотря на белый день, он все еще безуспешно пытался уснуть.
Меж тем Пейроль во дворе изображал из себя вельможу: подождал, пока кто-то из его свиты спешится, после соскочил на землю сам и отдал повод «оруженосцу». Затем он поманил одного из герцогских слуг, гревшихся на солнце:
— Эй ты, висельник, поди-ка сюда!
Когда же тот подбежал, Антуан, не глядя на него, небрежно приказал:
— Скажи хозяину, что прибыл господин де Пейроль, у которого к его светлости важное и срочное дело. Важное и срочное — понял?
Выслушав доклад слуги, Карл-Фердинанд нахмурил свои черные, будто тушью выведенные брови.
— Что за вздор? Нет там никакого де Пейроля! Мне ли не знать этого старого негодяя!
Тут он внимательно вгляделся в лицо юноши, одетого в траур.
— Per Baccho[10]! — выругался герцог. — Этот малый очень похож на интенданта моего почтенного тестя! то за наваждение?
До Мантуи еще не дошла весть о скоропостижной смерти Пейроля-отца.
Так как герцог — обыкновенно сама любезность — в тот день был в скверном настроении, он подумал:
«Верно, старый лис решил послать своего родича, чтобы выудить у меня денежки!»
И, придя в ярость, крикнул слуге:
— Скажи этому оборванцу, пусть убирается! Я его не знаю и знать не желаю!
Однако никакой итальянец, будь он даже самого низкого звания, не передаст подобного приказания дословно. Так что, вернувшись к Пейролю, лукавый слуга в изысканнейших выражениях объявил просителю, что в аудиенции отказано.
Юноша ничуть не смутился, но, заметив, что слуга поглядывает исподтишка на некое открытое окно, хладнокровно сказал:
— Любезный, произошло некоторое недоразумение. Его светлость, как видно, не понял, что я сын одного из ближайших его друзей — ныне, увы, уже покойного. Так ответь мне… — Он указал рукой на то окно, которое притягивало к себе взоры лакея: — Его светлость, вероятно, там? Я так и знал!.. А не с дамой ли? Нет? Чудесно! Тогда попрошу передать всемилостивейшему господину герцогу одну вещицу, которая послужит мне лучшей рекомендацией…
С этими словами юный плут на глазах у невозмутимой свиты и лакея, который разинул от изумления рот, развязал тесемки своего объемистого кошелька, извлек оттуда нечто, завернутое в тряпицу, и бережно, словно мать распеленывает ребенка, принялся освобождать сей загадочный предмет от покровов.
— Вот, гляди, — улыбнулся Антуан.
Это оказалась гроздь мускатного винограда.
Карл-Фердинанд тоже напряг зрение — и вдруг, переменившись в лице, перегнулся через подоконник и крикнул путнику в трауре:
— Входите, сударь, я жду вас!
Как ни был самоуверен младший Пейроль, он все же оробел при виде высокомерного герцога Мантуанского, который сидел в кресле, небрежно перекинув ногу за ногу, и презрительно глядел на него из-под полуопущенных век.
Карл-Фердинанд и в домашнем платье выглядел по обыкновению импозантно: тонкое бледное лицо, стройная белая шея в пене изящных кружев, холеные руки, выглядывающие из венецианских манжет, иссиня-черные крупные локоны, казавшиеся дорогим парадным париком.
Все в этом государе обличало гордость и твердую волю в сочетании с прирожденным даром притворства: и резко очерченные дуги бровей, и орлиный нос, и живые каштаново-бархатные глаза, вдруг загоравшиеся золотистыми искорками, и тонкие алые губы…
Хотя Антуан еще не так хорошо разбирался в людях, герцога он раскусил с первого же взгляда: «Блестящий вельможа, но служить ему будет непросто».
Не поведя и бровью, смотрел Гонзага на этого юнца, который, согнувшись пополам в поклоне, мел пером шляпы пол и мямлил:
— Государь… почитаю высочайшей честью засвидетельствовать вашей светлости…
Герцог оглядел его с головы до ног с нескрываемым недовольством и подумал: «Экий скользкий малый… на дворянина совсем не похож… Не то учителишка, не то судейский, не то лавочник… кто знает, что там у него в ножнах! Уж не вертел ли? Словом, надо спровадить его поскорее».
