Гэри Дженнингс - Пророчество Апокалипсиса 2012

— Я вижу девять звезд.

— Возьми палку и нарисуй их на земле, — сказал он.

Мне это требование показалось странным, но лезть с вопросами я не посмел и поступил, как было велено: взял палку и начертил на земле созвездие. Когда я закончил, Звездочет кивнул. Судя по всему, мне удалось ему угодить.

— Число видимых звезд зависит от того, насколько ясна ночь и насколько ярко сияет бог Луны. В такие ночи, как нынешняя, при столь яркой луне, большинство людей способны увидеть в Лапе пять, ну, в крайнем случае шесть звезд. Семь способны увидеть лишь те, у кого особо острое зрение, а человека, способного разглядеть девять, я встречал лишь один раз в жизни.

Я знал, что зрение у меня и вправду исключительное: не зря Огненные Очи стал полагаться на меня, когда под конец жизни собственные глаза начали его подводить. Значит, Звездочет велел мне нарисовать созвездие на земле, желая проверить, действительно ли я вижу эти звезды или просто пересказываю услышанное.

— Где сейчас Кецалькоатль, Пернатый Змей?[3]

Найти на небосводе Пернатого Змея было куда проще, чем Ягуарову Лапу. Я указал наверх.

— Кецалькоатль — самый яркий из звездных богов, лишь Солнце и Луна испускают больше света, чем он. А сейчас Пернатый Змей находится в Обители Черепахи.

— А где Темный Разлом? — спросил он.

Слова сорвались с моих уст прежде, чем я успел спохватиться:

— В Обители Волшебника.

— Кто тебе это сказал?

Я отшатнулся, потрясенный суровостью тона Звездочета, и съежился под его пронизывающим взглядом, сознавая, что совершил ужасную оплошность, но, вот уж диво, я сам не понимал, почему так поступил. В моих словах не было никакого смысла, ибо Обители Волшебника не существовало. Темный Разлом представлял собой затемненную зону ночного неба.[4]

То была самая таинственная и пугающая область на небосводе, отверстие, откуда некогда появился наш мир и откуда предстоит появиться силам, которые его погубят. Шаман, ставший мне приемным отцом, называл его Темной Дорогой в Шибальба, ужасную Страну мертвых, лежащую далеко на юге. Отметины на моем теле спасли мне жизнь в младенчестве, но в юности сделали меня избранным для жертвоприношения.

— Не знаю. Просто знаю, что на небе есть Обитель Волшебника. Кажется, это знание пришло ко мне само.

— Ты никогда раньше об этом не говорил?

— Нет, — покачал головой я.

— Ты уверен, что не слышал об этом от шамана, который тебя вырастил?

— Нет, он ничего такого не говорил. Он показал мне тринадцать небесных знаков, но о том, что Темный Разлом находится в Обители Волшебника, никогда даже не заикался.

Мы вместе вернулись в лагерь, к еще тлевшему костру. Видя, что Звездочет погружен в раздумья, я приноравливался к его медленному шагу. Было очевидно, что созерцатель звезд далеко не последний человек в великом городе Толлане, это ставило его наравне с самыми знатными и могущественными людьми величайшей державы сего мира. А вот почему столь влиятельного человека заботит столь ничтожная личность, как я, было для меня загадкой.

— Что тебе известно о Книге Судеб? — осведомился он.

Прежде чем ответить, я вздохнул. О Книге Судеб слышал каждый, и было непонятно, какой смысл в вопросе, ответ на который не требовал особых познаний.

Книга Судеб представляла собой Священный Календарь, роспись двухсот шестидесяти дней, сверяясь со знаками которых шаманы предсказывали людям их судьбу. Конечно, во всех подробностях участь и предназначение каждого человека ведомо лишь богу-покровителю того дня, в который он родился, но, зная дату и время рождения, шаман в состоянии связаться с высшими силами и предсказать очень многое.

— Это единственная Книга Судеб, которая тебе известна? — Этот вопрос Звездочет задал тихо, чуть ли не шепотом, и снова удивил меня.

Ну конечно, то была единственная известная мне Книга Судеб. Единственная, которая существовала.

Я лежал на холодной, твердой земле, глядя на светящееся ночное небо и на Темный Разлом, мой собственный небесный знак.

Сон никак не шел, и я вновь и вновь прокручивал в памяти разговор со Звездочетом: его вопросы и мои ответы. Больше всего меня занимало, почему он так разгневался, услышав про Обитель Волшебника.

Звезды не давали мне ответа, но одно насчет Звездочета я уяснил точно, хотя, конечно, не смел высказать это вслух. Когда он поднимал взгляд к небу, высматривая Темный Разлом, его взор смещался немного в сторону от истинного местонахождения. Иными словами, его подводило зрение.

А ведь для созерцателя небес утратить зрение — это все равно что для воина лишиться рук.

Я гадал о том, почему та самая фраза сорвалась с моих уст, когда Звездочет задал мне вопрос о том, где находится Темный Разлом. А еще гадал о самом Звездочете. Почему он обращался с пленником из песьего племени с учтивостью, какая подобает разве что знатным особам из города Толлана?

На самом деле я солгал, сказав Звездочету, будто сам не знаю, с чего это вообразил, что Темный Разлом находится в Обители Волшебника. Кое-что на сей счет я знал, но то было нечто такое, чего я действительно не понимал и не мог поделиться с ним этим, даже появись у меня такое желание. Произнося те слова, я ощутил внутри теплый свет и кое-что вспомнил — не слова, не человека, но ощущение. Ощущение того, будто кто-то с любовью и нежностью баюкает меня на руках, в теплых объятиях.

Ласкала и лелеяла меня женщина, и я знал, что некогда составлял с ней одно целое. То была моя мать.

Ни имени, ни даже лица я не помнил: сохранилось лишь это ощущение любви и тепла. Я попытался вытеснить ее из сознания, но тщетно, она не уходила.

Но кем же была моя мать, задумался я. И почему она отправила меня вниз по течению реки в плетеной корзинке?

Моника Кардифф, сидевшая за длинным, красного дерева столом для заседаний, озирала в ожидании коллег пустое помещение. Ей было не по себе. Неловкость порождали, конечно, не вращающиеся кожаные кресла с откидными спинками и не панели красного дерева, которыми были отделаны стены. Темная древесина восхищала Монику, хотя большую часть панелей заслоняли компьютерные мониторы, телевизионные экраны и портреты бывших президентов. Ей нравились три кофейника из серебра высшей пробы, старинные чашки и соусники из костяного фарфора, кувшины с ледяным апельсиновым соком, бутылочки с «Эвиан» и «Перье» и ведерки со льдом, к которым прилагались серебряные щипцы, обрамлявшие бокалы, помеченные президентской печатью.