– Ты прав, – согласился Габбу. – Это хорошо – служить бедному люду. Такой радости нет у меня. Нет ее и у строителя стен. Дворцы, что создали мы своими руками, – все для царей и жрецов. Нет радости в труде моем… А руки мои – как плети. И спина болит, не разгибается…
– Выпей чистой воды, – предложил старик. – Такой воды мы не пили с тех пор, как проклятье пало на наши головы и мы стали рабами. Эта вода напомнила мне мой маленький домик на берегу Ильдаруни и виноградник, где так ловко управлялась моя Абли. Как давно это было! – вздохнул Аплай.
Габбу глотнул воды из кувшина, съел предложенный стариком кусок баранины и, оживившись, снова заговорил о том, что волновало его, что тревожило душу славного каменотеса.
– Знаешь, Аплай, человек, который показал мне щиты в храме Шамаша, никогда не видел тебя. А ведь хорошее слово сказал о тебе! Мне это было удивительно, я долго думал об этом. Ведь он ассириец, наш враг, а уважает тебя за твое мастерство. Так прекрасны твои творения, что и враг их может оценить. А я подумал: если сохранятся для потомков твои статуи, то люди будущего поймут душу твою.
Аплай улыбнулся. Ему понравилась мысль Габбу.
– Если уцелеют для потомства ворота дворца, – сказал он, – где показано, как грабили урартов злейшие наши враги, то увидит человек будущего и наше мастерство и богатство нашего народа, что похитили лютые враги наши. И подумает человек, как опасен враг для его земли. Будет он ее беречь, и польза великая будет ему от наших трудов. С этими мыслями я трудился над воротами царского дворца. Трудная была та работа! Я сделал бронзовые барельефы, на которых изображены целые картины. Там отлично видны алчные лица ассирийских воинов и бедные пленники, закованные в колодки. Я показал, как враги взвешивают награбленные драгоценности, как разоряют священный храм урартов и вывозят наших богов… Я много потрудился, – продолжал Аплай, – не знаю только, сохранятся ли для потомков мои труды и поймут ли они мои мысли.
– Всё поймут! – отвечал уверенно Габбу. – Ведь мы понимаем своих предков. Сколько раз мы с удивлением останавливались перед древними статуями богов и думали о том мастере, который создал их! Мы видим, что сделаны они не так искусно, как мы умеем теперь их делать, но что-то есть в них такое, что трогает наши сердца и заставляет их сильней биться.
– Слова твои справедливы, – согласился Аплай. – Вознесем благодарность великому Халду за то, что ночь спускается на землю и приносит отдых и утешение рабу! Тысячи рабов трудятся для блага царей. Для царей мы создаем великие богатства, а для нас приготовлены только горести, побои и мучения. Ночь дает нам отдых, дает волю мыслям… Вот мы и утешили друг друга! И кажется, легче стали цепи рабства.
Луна спряталась за тучей, погас светильник, и в полной темноте друзья молча думали о том, что так взволновало обоих и согрело дружеской лаской истомленные в рабстве сердца. Габбу вдруг вспомнилось детство – счастливая пора, когда он, сын каменотеса Нарагу, бегал по горам, купался в быстрой реке и ловил птиц. Почудилось, что пахнуло дымком домашнего очага и ласковая мать погладила его курчавую, лохматую головку. Как давно это было, будто во сне. Никогда уж не вернется эта счастливая пора…
– Расскажи об отце моем, Нарагу, – попросил Габбу Аплая. – Дорога мне память о нем, а я был мал, когда нас разлучили, и вспомнить нечего.
– Хороший был мастер, – ответил задумчиво Аплай. – Любил он камень, как живое существо. Под его искусным резцом камень превращался и в птиц, и в зверей, и в цветы. Пришлось мне как-то зайти к нему среди дня, когда он работал – для царского дворца вырезал украшения. Его небольшой дворик весь был завален кусками камня. Вижу, сидит Нарагу и трудится над большой серой глыбой. Быстро работает резцом и молоточком. Рядом никого нет, а он как бы разговаривает с кем-то. Слышу, о чем-то спрашивает. Я подумал, не с духом ли каким Нарагу говорит. Прислушался я и понял, что не сам с собой мастер разговаривает, не с духом, а с камнем, как с живым существом, своими мыслями делится. Поговорил, погладил его шершавую поверхность, а потом отошел посмотреть, как выглядит резьба. Тут он меня и увидел. «Как тебе понравились мои орлы?» – спросил меня Нарагу, радуясь моему приходу. Я посмотрел и вижу, что орлы как живые. Казалось, вот сорвутся и улетят высоко в небо на своих могучих крыльях. «Орлы у тебя настоящие, – ответил я Нарагу. – Понравятся во дворце – хороша работа!» Поговорили мы о деле. А когда собрался я уходить, вижу – прибежал шустрый черноглазый мальчуган. Ему было семь лет, а выглядел он старше…
– А я вот не помню этой встречи, – улыбнулся Габбу, – а орлов помню. Их несколько сделал отец. Он долго работал, прежде чем признал, что они хороши. Я сказал тогда отцу: «Смотри, отец, как бы не улетели твои орлы. Ишь, как крыльями взмахнули!» – «Пусть летят, – ответил, смеясь, отец, – мне их не жаль. Мне этого орленка жаль!» И он хлопнул меня по плечу – хорошо хлопнул, даже сейчас помню его ласку. Отец любил меня. Он был бедным человеком и за свою работу никогда не мог получить достойную плату. Он имел только резцы, молоток и куски камня. «Мое богатство – это Габбу», – говорил он подмастерьям. Не случайно он назвал меня таким странным именем. Ведь «габбу» означает «всё». Этим он хотел сказать, что сын его – все, чем он владеет.
Аплай тронул дрожащей рукой плечо Габбу и ласково сказал:
– Ему ты обязан своим мастерством. Хоть и мал ты был, когда тебя увезли ассирийцы, а многое уже знал.
– Многое знал, – согласился Габбу. – Мне было десять лет, когда отца взяли в Тушпу строить храм великому Халду. Немного было в Урарту таких каменотесов и резчиков, как Нарагу. За ним прислали царских гонцов. Отец взял меня с собой, и мы четыре дня мчались на лошадях через горы.
Когда прибыли мы в Тушпу, нас повели на холм, где строили храм. Много там трудилось рабов иноплеменных, да и свободного люда было немало. Их привезли из разных мест Урарту. Высокие возвели стены! А внутри храма – круглые колонны из базальта. Отцу приказали сделать украшения для стен и вокруг жертвенника. А еще велено было высечь из розового камня высокие светильники. Я помню, как трудился над ними отец. Они были подобны волшебным цветам, когда их зажгли, и камень засветился розовыми лучами.
– В горах наших очень много хорошего камня, Габбу. Благородный то камень для резчика. Чудесный камень! А здесь все известняк – грубый, некрасивый камень.
– Зато нам легче с ним работать, – возразил Габбу. – Не хочется здесь такие труды тратить на резьбу, как на своей земле. Там для своих царей храмы строили и своих ягнят в жертву приносили. А здесь все для других… Не получает от нас великий Халд жертвы и не делает нам добра. Так и живем, забытые богами, и жизнь наша тяжка.
