Ги де Ферьеру было лет двадцать, может, немного больше. В любом случае вряд ли он был старше двадцати пяти. Это был светловолосый красивый юноша, одетый с редким изяществом. На передней части камзола красовался вышитый герб: на червленом щите золотой шлем.
Будущий противник учтиво склонился перед Франсуа.
— Сударь, и речи не идет о какой-либо неприязни между нами. Мы все в руках Господа.
Его голос произвел на Франсуа странное впечатление. Сеньор де Ферьер не отличался ни ростом, ни особенно крепким сложением. Этот красавчик скорее походил на поэта или клирика. Однако же должна была иметься причина, по которой Берзениус выбрал именно его. Франсуа понял это, когда услышал голос молодого воина: в нем звучала необычайная уверенность.
Франсуа закрыл глаза. Ему хотелось, чтобы собеседник говорил еще и еще.
— Нам не приходилось встречаться прежде?
— Нет, сударь. При любом исходе дела встреча наша будет первой и последней.
Франсуа открыл глаза вновь. Дар узнавать людей по голосу, обретенный им в те времена, когда он был слеп, не мог обмануть его: этот тщедушный юнец был уверен, что справится с ним! В голосе Ферьера слышалось даже своего рода ликование. Он заранее упивался своей победой.
Сомнений не оставалось: здесь скрывается какая-то тайна. Причем речь не шла об обычном плутовстве. В самом юноше не было ничего дурного. Но неужели Ги де Ферьер одолеет Франсуа де Вивре благодаря этому таинственному превосходству?
Двое солдат приблизились к Франсуа, и Филипп д'Алансон вывел его из задумчивости:
— Рыцарь, пора вам встретиться с братом!
Внезапно Франсуа вспомнил:
— У меня нет доспехов.
— Я дам вам все необходимое. И прослежу, чтобы ваши доспехи были столь же прочны, как и у вашего противника.
— А боевой цеп?
— Нет. Поединок состоится на копьях и мечах.
***
Франсуа поприветствовал Филиппа д'Алансона и пошел следом за солдатами по направлению к замку Святого Ангела. По мере приближения к замку он все отчетливей понимал, насколько мрачным и зловещим было это здание. Совсем недавно оно получило повреждения: часть крепостной стены была сожжена, и обрушились целые куски.
Один из солдат обернулся к Франсуа с грубым смехом:
— Francesi!
И, проведя ладонью под подбородком, изобразил, что отрежет ему голову.
Замок Святого Ангела, занятый французским гарнизоном, и в самом деле был захвачен римлянами в прошлом году, и всех его защитников перерезали.
Но хотя он больше и не мог служить крепостью, однако вполне годился для тюрьмы. Оказавшись внутри замковых стен, Франсуа убедился, что в отличие от фасада вся внутренняя часть строения осталась нетронута.
Один из солдат постучал в тяжелые ворота, другие солдаты их открыли, и Франсуа следом за сопровождающими начал спускаться.
Широкие перила уходили вглубь, завиваясь подобно улитке. По мере погружения они делались все уже, а окружность, которую они описывали, — все меньше.
Центр замка Святого Ангела представлял собой широкий круглый колодец метров двадцати в диаметре. Как ни странно, это была единственная освещенная часть строения. Вверху, сквозь решетку, виднелось небо.
Вдоль стены имелись три широкие клетки, в каждой из которых мог бы поместиться человек. Первые две были расположены на средней высоте, около трех и пяти метров, а третья поднята отвесно вверх. Добраться до нее можно было, забравшись на камни, расположенные выступами на стене, — нечто вроде примитивной (и довольно опасной) лестницы.
Две первые клетки были пусты, а находился ли кто-нибудь в третьей, отсюда разглядеть было невозможно.
Ужаснувшись, Франсуа закричал охранникам:
— И вы засадили его туда?
Знакомый голос отозвался из глубины:
— Нет. Не вверху, а внизу.
Франсуа опустил глаза. Один из солдат с помощью веревочной лестницы собирался спуститься в какую-то вырытую в земле дыру. Франсуа оттолкнул солдата, схватил его факел и полез сам.
Жана он отыскал на самом дне. Дыра оказалась такой узкой, что вдвоем там трудно было разместиться. Франсуа разглядывал брата. Они не виделись уже двадцать лет, и он нашел Жана точно таким же, каким тот был в ту рождественскую ночь в хижине Ланноэ: очень худым, с лицом, похожим на обтянутый кожей череп; его украшали обвислые усы и острая бородка клинышком.
Волнение обоих было столь сильным, что поначалу они не могли выговорить ни слова. Они долго стояли, сжав друг друга в объятиях.
Наконец Жан произнес:
— Я знал, что ты придешь.
Франсуа отстранился от брата и окинул взглядом чудовищное место, где тот оказался заперт.
— И как долго ты уже здесь?
— Ровно сто девяносто восемь дней. Я их считаю. Ощущение времени позволяет сохранить чувство собственного достоинства.
Франсуа заметил, что дыра была настолько узкой, что там нельзя даже было вытянуться во весь рост.
— Как тебе удается спать?
— В земле есть отверстие, которое ведет в еще одно углубление. Не слишком удобно, но устроиться можно.
Франсуа содрогнулся при мысли о всех тех ночах, которые его брат провел в этой самой настоящей могиле. Сам он не хотел больше оставаться здесь ни секунды. Он помог Жану подняться по лестнице, и сам вскарабкался вслед за ним.
Оказавшись наверху, Жан без сил рухнул на землю. Слишком долго пришлось ему пробыть в этой дыре, и теперь он не способен был сделать ни шагу. Брат положил его руку на свое плечо и приподнял, чтобы помочь взойти по спиральной лестнице. И здесь Франсуа, наконец, заметил, что руки Жана представляют собой сплошные раны: на пальцах не было ногтей.
— Тебя пытали?
— Да. Берзениус… Еще до суда.
— Он хотел заставить тебя признаться, что ты не веришь в Бога?
— Да плевать он на это хотел! Он жаждал выведать, где моя золотая булла. Он знал, как она мне дорога, но я ему ничего не сказал.
Франсуа заметил, что на изможденной груди брата и в самом деле не висел больше заветный талисман.
— Ты ее потерял?
— Нет, она в безопасности.
Хотя уклон был довольно пологим, передвигаться Жану было очень трудно. Видя, каких усилий стоит ему не застонать, Франсуа представлял себе, как брат искалеченной рукой пишет ему в игривом тоне письмо, в котором намекает на свои «маленькие проблемы».
Жан прервал его размышления:
— Расскажи, как там твои.
Франсуа больших трудов стоило скрывать свое волнение. Ему тоже надлежит проявить мужество. В том состоянии, в каком находился Жан, и речи не могло быть о том, чтобы сказать ему правду. Он ограничился одной фразой:
— Твоя крестница выходит замуж.
***
Наконец им удалось подняться наверх. Толкнув тяжелую дверь, братья вышли на дозорный ход. Был полдень. Отвыкший от солнца и свежего воздуха Жан потерял сознание.
