Повозки Миреля добрались до Шамотул 2-го декабря (вторник), к полудню. Увидев Бенджамена, Мирель тут же начал вопить:
— Где Сиромини он есть?! Где, синьоре?! У меня уже не иметь половина труппы, не иметь Джулия, не иметь матушка Роза, не есть Чако. Не иметь маэстро Сиромини! Что сделал маэстро Сиромини тот marinaio?![215] О Мадонна, Мадонна! Зачем я согласиться, зачем взять деньги у синьоре?! Я не ехать дальше дорога с синьоре. Баста, баста, я еду сам! Basta![216]
— Останешься так долго, как я тебе прикажу! — коротко приказал ему Батхерст.
— Не останусь, синьоре, баста! — пискнул Мирель. — Бог у Миреля свидетель, что Мирель не оставаться!
Бенджамен склонился к уху толстяка и тихо произнес:
— Останешься, Мирель, иначе я отошлю тебя к богу предателей, туда же, где поселился маэстро Сиромини! И передай это своим людям, это их тоже касается. Вы обязаны провести со мной еще несколько дней.
Он уже хотел повернуться и уйти, оставляя Миреля один на один с его испугом, как вдруг кое-что вспомнил и прибавил:
— Еще одно. Если ты хочешь пережить эти несколько дней, приятель, никогда уже не поднимай на меня голос!
Это уже был тот Батхерст, с которым мы познакомились в Лондоне. Любовь к танцовщице превратила его в клубок нервов, расстроила и размягчила. Но и влюбленный Батхерст не перестал быть Батхерстом настолько, чтобы утратить инстинкт самосохранения, то есть — безопасности. Он вовремя понял, что если не удалит от себя эту женщину, то будет совершать все больше ошибок, будет становиться все более мягким и неспособным на концентрацию, и в результате проиграет свою шахматную партию. И что самое плохое — в самом худшем из стилей. Сообщение, касающееся Шульмайстера, было последним предупреждением, и поэтому приказ убить иллюзиониста Батхерст отдал Тому уже тогда, когда забирал в Познань девочку и матушку Розу. Правильно заметил Морис Дрюон: «Сильных людей отличает не отсутствие сомнений и колебаний, но то, что они скорее их преодолевают».
Процитировав диалог Бенджамена с Мирелем, мы несколько перескочили в изложении событий — на одни сутки. Так что, давайте вернемся на сутки назад.
Прибыв в Шамотулы (понедельник, 1 декабря 1806 года), Батхерст поначалу осмотрелся. Городок был маленьким и грязным. Среди нескольких сотен домов не более пары десятков каменных, все остальные — из дерева, крытые соломой или деревянными дощечками, которые местные называли гонтом. Зато главные улицы были мощеными. Правда, они казались вымершими. Очень редко когда проскочит под стенкой человек, гораздо чаще попадались собаки. Ветер гулял над речушкой Самой и в голых зарослях под внешней стеной замка. «Кладбище», — подумал Бенджамен.
Вечером, в иезуитской коллегии он встретился с Робертсоном. Перед тем каждые два часа Бенджамен заходил в готический неф и ожидал в окружении ренессансных и барочных алтарей. Монах появился только в шесть вечера.
— Слава святому Патрику! — воскликнул Робертсон, не обращая внимание на то, как громкий голос отражается покрытым нарисованными звездами сводом. — А я уже думал, что ваша милость пропала в этой метели. Я был здесь еще утром, в десять.
— Значит, должен был прийти сюда в двенадцать, в два или в четыре.
— Так точно, сэр, только вот Иоганн, мой родич, тоже Робертсон, хотя и онемечил наше родовое имя на Робертзон, аккуратненько так угостил меня таким пивком, что даже сам святой Патрик не…
— И ты этим пивом нажрался как свинья!
— Ну почему же, сэр! Ну минуточку вздремнул, поскольку непривычен к коню, и такую, аккуратненько, усталость почувствовал…
— Накажу при расплате, кабан, а если такое повторится, просто получишь десяток плетей по голому заду. Запомни это, а теперь веди.
— Не нужно, сэр, поскольку мы, аккуратненько, вместе прибыли. Иоганн ждет перед костелом, сейчас я его…
За спинами их тихо прозвучало:
— Gelobt sei Jesus Christus[217].
— О, вот как раз и Иоганн, — обрадовался Робертсон.
— Мы что, должны здесь разговаривать? — спросил Батхерст, перед тем внимательно приглядевшись к сморщенному, будто сушеная слива, человечку в очках.
— Нет, герр О'Лири, пойдемте ко мне. Это близко. Я только помолюсь минутку.
Он встал на колено, уставившись на деревянное распятие, и начал что-то шептать бедненькому готическому Спасителю. Батхерст с монахом, услыхав тихое: «In Namen des Vaters…»[218], вышли из костела и подождали под вязами, возле которых Бенджамен оставил коня.
Дом суконщика Робертзона был одним из немногих в городе, построенных из камня. Немногочисленные уже шамотульские шотландцы[219], а точнее, их онемеченные потомки, прекрасно устроились, получая хорошие доходы от производства и торговли водкой и пивом. Царящий в доме достаток говорил сам за себя. Путешественников приветствовал визг нескольких детей и бесплодные просьбы жены Робертзона: «Ruhe, ruhe!»[220]. Суконщик схватил одного из своих сыновей за ухо и раздраженно рявкнул:
— Klaus, warum bist du so unartig?! Fort mit dir![221]
«Из него такой же шотландец, как из меня негр», — подумал Батхерст.
Когда же молчаливая, покорная супруга хозяина внесла горячее жаркое и пиво (Бенджамен был этим пивом восхищен) и закрыла за собой дверь, они приступили к еде и разговорам. На вопрос, почему улицы выглядят вымершими, Робертзон объяснил, что часть пруссаков сбежала, опасаясь французов, а молодые поляки помчались в Познань, чтобы записаться в польско-французские войска. В городе хаос, французы заскакивают сюда редко и тут же уезжают; время от времени пройдет через город какой-нибудь отряд; действующих органов власти нет, полнейший Unordnung[222].
«Это хорошо», — подумал Батхерст.
— А что с владельцами замка[223], — спросил он, — сидят на месте?
— Где там, — ответил Робертзон. — Имеется управляющий, немного слуг…
— И как зовут этого управляющего? Что это за человек?
— Насколько знаю, жадина и пьяница. Сам я никаких дел с ним не имел, но знакомые говорят о нем именно так. Берет взятки за право поставок в замок. А как его зовут?… Бенсик или Бенсак, как-то так. Точно не знаю, я же должен был выяснить лишь то, что касается башни.
— Именно. Только я должен распоряжаться ею.
— На какое время, герр О'Лири?
— Две недели, считая с сегодняшнего дня.
— Это можно устроить, герр О'Лири. В настоящее время в башне никто не живет, она служит складом для всякого хлама. Этот Бенсик или как его там обрадуется возможности подзаработать.
— Ладно. А где в коллегии иезуитов находится выход туннеля?
