— Единственный человек, способный, по моему мнению, уехать с бала для того, чтобы снарядить корабль. Но только эта фантазия обойдется вам недешево!
— Все равно. Еще одно слово, господин Мортимер: с давних пор вы пользуетесь доверием нашего семейства. В случае, если я не вернусь из Алжира, уполномочиваю вас распорядиться моим состоянием.
Банкир молча поклонился и вынул свою записную книжку. Клари сообщила ему необходимое, и господин Мортимер все в точности записал. Вошел Эдвардс.
— Господин Бартон здесь,— сказал он и удалился.
Вошедший был громадного роста и походил на настоящего моряка.
Клари взглянула на него с любопытством.
— Вы англичанин, господин Бартон? — спросила она.
— Нет, сударыня, я американец, родом из Балтимора.
— Прекрасно. Вы — хозяин корабля?
— Да, и, к слову сказать, мой «Крокодил» — настоящая жемчужина.
— Продайте мне ваш корабль… Сколько вы за него возьмете?
— Ничего, сударыня, я никогда не продам его!
Американец зашагал по кабинету.
— Я даю вам сто тысяч франков.
Бартон молчал.
— Сто двадцать тысяч…
Моряк отрицательно покачал головой.
— Сто пятьдесят тысяч франков!
Бартон остановился.
— Дельце не безвыгодное,— заметил Мортимер.
— При продаже вы не расстанетесь с вашим кораблем,— продолжала Клари,— так как, в случае согласия, я назначу вас его капитаном.
— Черт возьми… я согласен.
— Отлично. Деньги вы сейчас получите от господина Мортимера.
— С удовольствием, когда все будет обговорено, как следует, — заметил осторожный банкир.
— Вашу руку, сударыня! — весело воскликнул гигант.— Я согласен!
Клари подала ему руку и сказала:
— Капитан, прикажите тотчас же развести пары на «Крокодиле»!
— Теперь, ночью? Но я здесь танцую кадриль…
— Забудьте о ней пока. Вы — капитан принадлежащего мне корабля, и поэтому…
— Вы правы, я не столько забочусь о кадрили, сколько о недопитом мною стакане превосходного коньяка.
— Господин Мортимер снабдит вас несколькими бутылками на дорогу.
— С удовольствием,— сказал банкир.
— Итак, дело кончено. Когда восходит солнце?
— В шесть часов тридцать минут.
— Отлично… завтра в семь часов мы снимается с якоря!
— Будет исполнено. Вы приобрели славный корабль, хорошего капитана, опытного штурмана, восемь ловких матросов, и между ними я самый маленький. А когда вы увидите мою жену…
Американец вообще пришелся по вкусу Клари. Бартону тоже понравилась молодая и отважная девушка, и он жалел лишь об одном: что она не американка.
— А куда именно мы отправляемся, командор? — спросил внезапно Бартон.
— В Алжир, капитан. Но до отъезда я должна обратить ваше внимание на один пункт.
— Говорите, командор.
— Заметили ли вы в гавани яхту, на флаге которой изображена золотая гора на красном фоне?
Бартон приложил палец ко лбу и затем небрежно ответил:
— Вы говорите об ореховой скорлупке, называемой «Зимородком»?
— Да.
— Это не яхта, а игрушка.
— Вы не считаете ее годной к плаванию?
— Этого я не скажу, но я берусь опрокинуть ее пальцем. Вот когда вы познакомитесь с моим «Крокодилом»…
— Позвольте, дело в том, что «Зимородок» — эта, по вашим словам, ореховая скорлупка — уходит в море одновременно с нами и направляется тоже в Алжир. Узнайте, прежде всего, где она пристанет к берегу: в Боне или в другом месте.
— Будет исполнено.
— Очень хорошо, но это еще не все. Где бы они, то есть «Зимородок», не приставали, вы должны пристать там же. Возможно это?
— Мой «Крокодил» обгоняет птицу на лету, и вашим вопросом я отчасти обижен.
— Советую вам не слишком пренебрегать маленьким противником,— смеясь, сказала Клари.
— Пусть он мне не попадается на дороге, я его утоплю! — вскричал возбужденный капитан.
— Это лишнее. Прощайте, господа! И до свидания, капитан.
— До свидания, и, черт меня побери, если я завтра в шесть утра не буду на месте!
В роскошно обставленном будуаре сидели Гайде и Мерседес, у ног графини, на ковре, расположился Сперо.
Обе женщины говорили только о своих сыновьях: кто мог сказать, какая судьба ожидала Альбера и Сперо?
Гайде была счастливее своей новой подруги — она вверяла сына отцу и знала, что ее обожаемый муж будет охранять ребенка как зеницу ока.
Мерседес же с заботой и печалью смотрела в будущее. Если Альбер погиб, жизнь теряла для нее всякий смысл. К чему же причинять горе еще и другой матери? Мерседес не один раз порывалась сказать ей: «Оставь своего сына у себя, зачем тебе испытывать такое горе, какое теперь испытываю я?»
И если бы она сказала это, быть может, Гайде, упав к ее ногам, поблагодарила бы ее.
Пробило шесть часов утра. Дверь тихо отворилась и вошел Монте-Кристо.
Сперо подошел к отцу, который с нежностью обнял его и спросил:
— Ты готов, сын мой?
— Да, батюшка,— спокойно ответил Сперо.— Куда бы ты ни пошел, туда же пойду и я.
Гайде вытерла слезы, обняла мужа и прошептала:
— Итак, я сразу теряю вас обоих!
— Нас тебе на время разлуки заменит Мерседес,— сказал граф, и, обратившись к испанке, продолжал.— Ты видишь, что при исполнении долга меня не останавливают никакие жертвы. Для того чтобы утешить мать, я разлучаю другую мать с ее единственным ребенком. Полюби мою Гайде и не покидай ее до нашего возвращения!
— Клянусь! — торжественно сказала Мерседес, обняла свою новую подругу и твердо добавила:
— Время еще не ушло. Скажите мне, Гайде: «Мой муж и мой сын должны остаться здесь со мной», и я покорюсь этому.
— Ты слышала, Гайде? — сказал Монте-Кристо, внимательно всматриваясь в дочь Али-Тебелена,— что ответишь ты на это?
Чудесное личико Гайде просветлело. Она обняла Сперо и подвела его к отцу.
— Будь достоин его! — прошептала она с волнением.
Мерседес, рыдая, упала к ее ногам и воскликнула:
— О, я снова увижу своего сына… теперь я это знаю и чувствую.
* * *
Все приготовления к дальнему путешествию были окончены. Граф, как всегда, подумал обо всем. Мерседес и Гайде проводили путешественников до гавани. Там граф и Сперо сели в лодку и направились к яхте. Женщины держались спокойно и, стоя на берегу, махали платками.
На яхте графа встретил Жакопо. Казалось, это был совершенно другой человек, в его глазах светился прежний огонь.
— Ты все осмотрел и все нашел в порядке на яхте? — спросил граф.
