Эллисив и Транд остановились над обрывом.
Далеко внизу волны, никогда не ведавшие покоя, накатывали на золотисто-коричневые скалы — с шипением вскипала пена.
С отвесных скал доносился шум, гам, хриплые крики — там гнездились чайки, бакланы и чистики.
Они сели на самой крутизне, где небо и море сходились с этим грозным обрывом. И долго сидели молча.
— Так что же ты хотела сказать об Августине и Иоанне Златоусте? — спросил наконец Транд.
— О них ничего. Я хотела поговорить о тебе и об Олаве.
— Я так и думал.
— Я не верю в твою ненависть, — сказала она. — Ты обижен, и на расстоянии тебе кажется, что ты действительно ненавидишь. Но когда ты ближе сходишься с человеком, у тебя уже не хватает злобы. Ведь ты же добрый.
— Наверное, ты права. — Он смотрел на гагу, которая покачивалась на волнах. — Но если я даже на ненависть не способен, что же тогда остается от моей жизни? — спросил он вдруг. — Горстка тлена?
— Примерно то же самое остается от любой жизни, когда поживешь достаточно долго и оглянешься назад, — ответила она.
— Иными словами, ты хочешь сказать: видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все — суета и томление духа!
— Горькие слова. Откуда они?
— Из Екклесиаста.
Эллисив задумалась.
— Осенью я бы сказала на это: истинно так. Но теперь — нет. Я…
Он перебил ее:
— Только не вздумай меня утешать: не трать время впустую.
— Как же мне, несчастной, быть? — спросила Эллисив. — Ты так помог мне, а я не могу вернуть тебе долг.
— Молись за меня.
Он встал и подал ей руку, чтобы помочь подняться.
Мгновение они стояли друг перед другом. У Эллисив мелькнуло одно воспоминание, она напрягла память, и потянулись цепочкой слово за словом:
Где цветы скрываются всю зиму?
И куда плоды уходят с веток?
Можно ль их увидеть в зимний холод?
Но мы знаем: все проснется снова на земле
по воле Всеблагого, что из праха мертвых воскрешает так же,
как давал им прежде жизнь.
Это были те самые стихи, которыми он пытался утешить ее после смерти Марии.
Транд молчал.
— Ты не веришь, что тот, кому под силу воскресить умерших, кто воскрешает весь мир после зимнего сна, может сотворить и новую весну в жизни одного смертного? — спросила она.
Когда они шли обратно, ей казалось, что тьма у него в душе подобна черному провалу среди яркого света и бурлящей жизни.
Приближался день Великомучеников с Сэлы [37]. Был вечер, завтра, если будет попутный ветер, они покинут Оркнейские острова.
Олав несколько раз подолгу беседовал с епископом Бьярнвардом, иногда Эллисив участвовала в их беседе.
Бьярнвард считал, что, если сыновья конунга не смогут править вместе, им следует разделить страну между собой и заключить друг с другом союз. Олав думал так же — он не видел более разумного способа уладить это непростое дело.
От людей, приплывших на торговых судах, они узнали, что конунг Магнус находится в Нидаросе. Его провозгласили конунгом на тинге в Гуле, но на юге страны тинга еще не было.
Олаву следовало спешить. Он хотел плыть прямо в Трондхейм и попробовать договориться там с Магнусом. Хорошо бы Магнус оставил за собой те земли, где его уже провозгласили конунгом, а Олав стал бы конунгом на юге страны.
Эллисив быстро закончила сборы и была готова в путь.
С болью она расставалась с могилой Марии.
Служанки Эллисив нашли себе мужей на Оркнейских островах и не хотели уезжать отсюда. Все, кроме Ауд.
Эллисив это удивило, она решила наконец расспросить Ауд о человеке, к которому та ходила всю зиму.
Ауд расплакалась.
— Он такой добрый. И совсем не похож на других мужчин, у которых только одно на уме.
— Потому он тебе и нравится?
Ауд молча кивнула.
— Если хочешь выйти за него замуж, я тебе помогу, — сказала Эллисив. — А если тебе жаль расставаться с Ингигерд, он может пойти на службу к Олаву и вместе с нами поехать в Норвегию.
Ауд покачала головой.
— Я не могу выйти за него замуж, — проговорила она.
— Он уже женат?
— Нет. — Ауд расплакалась еще безутешнее.
Эллисив перестала расспрашивать и попыталась успокоить Ауд.
Наконец Ауд сказала:
— Он мне понравился, потому что был очень добр ко мне и ни к чему не принуждал. Но потом я поняла, что он просто ничего не может.
Слезы бежали у нее ручьем, и Эллисив не знала, как ее утешить.
— Ты уверена, что этому горю нельзя помочь? — спросила она. — Может, он из таких, которым нужно время…
— Время у него было.
— Что, если мы все-таки возьмем его в Норвегию? А там посмотрите, как у вас пойдет дело.
Больше у них об этом разговора не было. Но у Ауд, видно, еще оставалась надежда — она по-прежнему пропадала по ночам.
В последнюю ночь ее опять не было.
Олав и Эллисив долго беседовали, Ингигерд спала.
Олав рассказывал, как уговаривал Транда поехать с ним в Норвегию.
— Я сказал, что не могу обещать ему Эгг, потому что сам не знаю, кому отойдет эта усадьба. Но в каких бы землях я ни стал конунгом, он получит усадьбу и имущество, равные тому, что потерял. И я сделаю его таким же лендрманном, каким был Кальв сын Арни.
— Я священник, — ответил он мне.
— Это не помеха, — сказал я.
— Может, и так. Но не знаю, смогу ли я обуздать свою горечь. Как бы тебе не пришлось раскаиваться, что ты взял меня с собой. Лучше я останусь на Борге. Здесь, в тишине и покое, со своими книгами, я никому не причиню вреда.
Я продолжал настаивать, но он только качал головой.
Смирись с тем, что после твоего отца останутся поломанные судьбы, сказал он.
— Печально, но мы с тобой уже ничем не можем ему помочь, — тихо сказала Эллисив.
Олав отхлебнул пива, Эллисив заметила, что чаша почти опустела.
— До отъезда я хотел кое-что сказать тебе, — промолвил он. — Ты не должна бояться встречи с моей матерью. Я сделаю все, чтобы эта встреча не состоялась. Но в любом случае положись на меня. Я на твоей стороне.
Эллисив в ответ прикоснулась к его руке. Он посмотрел на нее. И ей почудилось на миг, что лицо его осветилось нежностью, совсем не похожей на сыновнюю. Ее обдало жаром. Олав отвел взгляд в сторону.
Эллисив гнала непрошеные мысли: конечно, она ошиблась. Она пошла налить в чашу еще пива.
— Одного я все-таки не понимаю, — сказал он, когда она снова села на лавку. — Как ты могла любить отца после его измены, после того зла, которое он тебе причинил.
— Разве я не объяснила тебе этого?
— Кое-что осталось непонятно. Я не верю, что та валькирия, которая участвовала в набегах Харальда на датское побережье, вдруг стала кроткой и все простила ему во имя любви к ближнему.
