— Да, это так,— протянул Синглтон, словно убежденный доводами капитана.— А почему вы бездельничаете, когда там так много дела?
— Моя правая рука не в блестящем состоянии, к тому же Роноки утром Прихрамывал. Я мог бы привести еще одну причину, да боюсь вызвать недовольство мисс Уортон.
— Пожалуйста, говорите, не стесняйтесь меня! — сказала Френсис, и в ответ на добродушную улыбку драгуна ее милое лицо осветилось лукавой усмешкой.
— В таком случае, скажу прямо: запах вашей кухни не позволяет мне покинуть это царство раньше, чем я окончательно не удостоверюсь, что здешняя земля родит прекрасные плоды.
— О, тетя Дженнет изо всех сил старается не уронить честь гостеприимного дома моего отца,— смеясь, ответила девушка.— Однако, уклоняясь от участия в ее трудах, я рискую навлечь на себя немилость,— пойду-ка и предложу ей свою помощь.
Френсис отправилась искать свою тетку, глубоко задумавшись над необычным характером и крайней чувствительностью новой знакомой, которую случай привел в «Белые акации».
Раненый офицер следил взглядом за Френсис, с детской грацией выходившей из комнаты; когда за ней затворилась дверь, он сказал:
— Не часто можно встретить такую тетку и племянницу, Джек; эта девушка похожа на фею, а тетка—на ангела.
— Вы, как я вижу, выздоравливаете, если уже восторгаетесь женским полом.
— Я был бы неблагодарным и бесчувственным человеком, если бы не оценил прелести мисс Пейтон.
— Она, конечно, славная, по-матерински добрая леди, а насчет ее прелести, так это дело вкуса. При всем моем уважении к ее житейскому опыту и благоразумию мне бы она могла понравиться, будь она помоложе.
— Но вряд ли ей больше двадцати,— с живостью возразил Синглтон.
— Это смотря по тому, как вести счет; ежели начать с вершины жизни и идти назад, весьма возможно, что и двадцать; но, ежели считать, как полагается, с рождения, то и все сорок.
— Ты принял старшую сестру за тетку,— вставила Изабелла, приложив свою красивую руку к губам больного.— Помолчи, тебе вредно волноваться!
В комнату вошел доктор Ситгривс. Его несколько встревожило лихорадочное состояние пациента, и он подтвердил слова Изабеллы. Капитан Лоутон отправился выразить соболезнование Роноки, который пострадал прошлой ночью, сделав сальто-мортале вместе со своим седоком. К великой радости драгуна, ординарец сообщил, что лошадь последовала примеру хозяина и дело пошло на поправку; после нескольких часов беспрерывных растираний ее ноги вновь обрели, по выражению Лоутона, способность «систематически передвигаться». Драгун велел оседлать Роноки, намереваясь присоединиться к кавалеристам, стоявшим на постое в деревне Четыре Угла,— правда, не раньше, чем он отведает вкусные яства на предстоящем пиршестве.
Тем временем Генри Уортон зашел навестить Уэлмира, и благодаря его утешениям к полковнику вновь вернулось хорошее расположение духа. Он решил подняться с постели и уже был готов встретиться с противником, о котором отзывался с полным пренебрежением, хотя, как показали события, не имел на то никаких оснований. Уортон прекрасно знал, что причиною их беды — так оба они называли свое поражение — была опрометчивость полковника, но он добродушно приписывал все лишь несчастной случайности; именно из-за нее англичане лишились в бою своего командира и их отряд пришел в смятение.
— Короче говоря, Уортон,— сказал полковник, спустив одну ногу с кровати,— то, что случилось, можно объяснить стечением ряда досадных обстоятельств; даже ваша лошадь вдруг понесла, и вам не удалось передать майору мой приказ ударить во фланг мятежников.
— Совершенно верно,— ответил капитан и подтолкнул к кровати полковника туфлю,— если бы нам удалось открыть по ним сильный огонь, мы обратили бы в бегство этих бравых виргинцев.
— Да, да, и в два счета! — крикнул полковник, спустив вторую ногу— К тому же нам пришлось выбивать пехотинцев из засады, а это и дало виргинцам возможность обрушиться на нас.
— Еще бы! — согласился капитан, отправляя вторую туфлю вслед за первой.— Уж майор Данвуди никогда такой возможности не упустит.
— Мне кажется, что, если бы можно было начать все сначала,— продолжал полковник, вставая,— мы весьма основательно изменили бы положение. Впрочем, и сейчас мятежники могут бахвалиться лишь тем, что взяли меня в плен,— ведь им так и не удалось вытеснить нас из леса.
— Конечно, не удалось бы, если бы даже они и попытались это сделать,— заметил капитан и бросил Уэлмиру остальные принадлежности его костюма.
— Ну, это одно и то же,— возразил полковник, начав одеваться.— В военном искусстве самое главное — найти тактику, которая устрашает врага.
— Ну конечно, вы же помните, как в одной из атак мы разбили их наголову.
— Верно, верно! — с воодушевлением воскликнул полковник.— Будь я там, я воспользовался бы нашим перевесом, и мы поменялись бы с янки ролями!
С этими словами Уэлмир проворно закончил свой туалет и вскоре предстал перед обитателями коттеджа. Он снова был преисполнен самого высокого о себе мнения и нисколько не сомневался, что попал в плен по причинам, неподвластным человеческой воле.
Когда в доме узнали, что полковник Уэлмир выйдет к столу, псе стали еще усерднее готовиться к торжественному обеду. Сара, ответив на приветствие этого джентльмена, начала сердечно расспрашивать, не беспокоят ли его раны, затем она поторопилась на кухню, чтобы советом и делом принять участие в подготовке к пиршеству — развлечению, столь часто украшавшему сельскую жизнь в те времена и, пожалуй, сохранившемуся в обиходе и до наших дней.
...Я сяду и поем,
Будь даже эта трапеза последней.
Шекспир.«Буря» [40]
Аромат, привлекший внимание капитана Лоутона, начал проникать во все уголки коттеджа, и кое-какие особенно соблазнительные запахи, поднимавшиеся из подземных владений Цезаря, сообщили драгуну приятную уверенность в том, что его обоняние, не менее острое в таких случаях, чем его зрение — в других, его не подвело. Чтобы полнее наслаждаться ароматами поблизости от их источника и не дать ни одной струйке испарений, насыщенных пряностями Востока, унестись к небесам, минуя его нос, капитан устроился у окна над кухней. Однако, прежде чем занять эту выгодную позицию, он не забыл достойно подготовить к званому обеду собственную персону, конечно, в меру возможностей своего скромного гардероба. Кавалерийский мундир всегда открывал ему доступ в самые лучшие дома; правда, этот предмет одежды уже несколько потускнел от бесцеремонного с ним обращения и долгой службы, но для такого торжественного случая его тщательно вычистили и отутюжили. Голова капитана, которую природа украсила черными, как смоль, волосами, теперь блистала снежной белизной, а его жилистая рука, так искусно владевшая саблей, выглядывала из-под кружевной гофрированной манжеты почти с девичьей робостью. Вот, пожалуй, и все изменения в туалете капитана, если не считать более чем празднично сверкавших сапог и шпор, искрившихся в лучах солнца, хотя они и были сделаны из самого обыкновенного железа.
