Гарик резко обернулся к сидевшему в прежней позе пленнику:
– Она говорила тебе, что она – дочь вождя?
Голос юноши срывался на истерический визг, но сейчас он уже не следил за тем, какое впечатление производит на окружающих.
– Может, и говорила, – неохотно признался Андрей. – Но я не очень-то прислушивался. Их послушаешь, так у каждой папаша как минимум нефтяной магнат.
– Ты… – Гарик подскочил к нему, замахнулся, но так и не смог ударить связанного. – Да ты… – снова начал он, и опять не хватило слов. – Не мог, что ли, другую бабу себе найти? – выпалил в конце концов, юноша, хотя собирался сказать совсем другое. Грубое. Отвратительное. Непоправимое.
Интеллигентское воспитание сказалось. Гены мамашины, которая поплакала малость, когда отец ее бросил, а потом утерлась и всю жизнь только и делала, что безропотно терпела насмешки окружающих. Гарику тоже хотелось плакать. Но он же вождь гордого африканского племени. Вожди не плачут. Только слезы предательски наворачиваются на глаза. Нельзя, чтобы воины видели его таким.
– Эх, ты… – повторил юноша, махнул обреченно рукой, развернулся и убежал в заросли, подальше от любопытных глаз.
Шахов сочувственно посмотрел ему вслед, но не более того. Никакой вины он за собой не чувствовал, раскаяния – тем более. Так уж вышло.
А Хлаканьяна расценил действия юноши как согласие на арест обвиняемого и приказал воинам вести Шаху к краалю.
* * *
Суд Сикулуми длился недолго. Может, еще и потому, что внезапно разразился ливень. Мокнуть под ним, изображая серьезное разбирательство, вождю не хотелось. Адвоката Шахову не предоставили, свидетелей не заслушивали. Только обвинение и приговор. Собственно, Андрей не особо и удивился, услышав его.
– Ты нарушил закон и поэтому должен умереть, – просто и без затей объявил Сикулуми. – Будешь есть землю[81]. Такова воля вождя.
Ах вот как! Вот что означала эта испачканная в земле ложка, которую любезный вождь подарил ему на дорогу. Вот чего испугался тогда бедный Какака – увидеть своими глазами приказ убить гостя. Значит, Андрея давно уже записали в покойники. И опасную дорогу к колдуну, проходившую мимо брода, указали неспроста. Убьет Шахова этот придурошный Страж – и возиться с ним больше не придется, убьет Шахов Стража – тоже неплохо, хоть какая-то от него польза. Мудрый человек этот Сикулуми, ничего не скажешь.
– Ты заслуживаешь смерти, – продолжал тем временем вождь. – Но ты храбро сражался, и я дарю тебе право умереть смертью воина. Тебе не разобьют голову дубинкой, как поступают с другими преступниками. Ты умрешь от удара ассегая. Твоего собственного ассегая.
Приговоренный молча смотрел на судью. Чем-то он очень мешал этому толстому, добродушному с виду человеку. Мешал настолько, что тот даже решился предать огласке неприятность, случившуюся с его дочерью, лишь бы иметь повод расправиться с неугодным чужаком. А может, и не было никакой неприятности, подстроено все. Разыграли представление, дешевую мексиканскую мелодраму. Вот только непонятно, в чем же его настоящая, не выдуманная вина? Теперь уже, наверное, и не будет понятно.
– Благодари вождя, – подсказал кто-то из стражников.
Шахов еще раз смерил вождя взглядом сверху донизу, выбирая точку, куда благодарить, и смачно плюнул в его самодовольную круглую физиономию.
– Байете, нкоси! – не удержался он от удовольствия восславить оплеванного врага.
Мелковата месть, но со связанными за спиной руками большего и не сделаешь.
Его, понятное дело, тут же сбили с ног, кто-то особенно нетерпеливый уже занес ассегай, другой замахнулся дубинкой. Шахов даже не пытался вырваться, слишком много папуасов на него одного. Лежал и думал, как глупо все получилось. И жил не сказать чтобы умно, а уж помер…
– Не здесь! – рявкнул Сикулуми, утирая лицо бахромой с предплечья. – Не оскверняйте мой крааль кровью преступника. Выведите за ограду. И помните, я обещал ему смерть воина.
Надо же, а этот толстяк, оказывается, не лишен благородства. Или просто настолько заботится о репутации, о своем честном слове, что даже ради Шахова не стал делать исключений? Что ж, тоже похвально. Хотя какая теперь в жопу разница!
Ливень наседал все сильней, послышались первые раскаты грома. Земля под ногами раскисла, и Андрей уже трижды плюхался в грязь. И даже руки не подставишь – за спиной они, связаны. Только и оставалось, что отворачивать лицо в сторону. Так и подставлял – то левую щеку, то правую. Его поднимали на ноги и толкали дальше вперед. Скорее бы уж! Надоело все до чертиков.
Ну, вот и ворота. Интересно, сколько шагов осталось до места казни? Сколько раз он еще успеет навернуться? А все потому, что кто-то очень любит играть в бридж. Но не очень умеет. Вот ведь, блин, прямо как в анекдоте – ни хрена себе в булочную сходил!
– Стой! – услышал он хриплую команду Хлаканьяны. – Здесь.
Ну как же, неужели без штатного палача может произойти хоть одна казнь? Тяжело старику по грязи шлепать, а что делать – работа такая.
Андрей чисто для порядка оглянулся – и почему именно здесь? Ничем не примечательная плетеная изгородь. Почему не на десять шагов дальше? Или запыхался папаша? Он пересчитал охранников – опять пятеро. То ли так положено, то ли сильно его здесь уважают. Да хоть бы и трое было – все равно не убежать. По грязи, со связанными руками – нет, не стоит и пытаться. Умирать нужно достойно.
Черт, это где ж он такого нахватался? Не иначе как от самих кумало заразился. Да пошли они в задницу со своими принципами. Умирать вообще не нужно. Во всяком случае, не в этот раз. Не сейчас. Не так бессмысленно. Что там Гарик втирал про время, которое само выбрасывает пришельцев туда, откуда они пришли? Назад в будущее, ёкарный бабай! Ну так давайте, выбрасывайте! Самое подходящее время, а то ведь и в самом деле убьют.
А вот, кстати, и студент. Остыл под дождичком, в себя пришел. Ну, извини, парень, я действительно понятия не имел, кто она такая. И зачем вообще понадобилось этот обычай соблюдать? Тоже мне, собиратель фольклора выискался! Вроде на малолеток никогда не тянуло. А может, Андрей просто хотел самому себе доказать, что Новава для него ничего не значит? Так себе доказательство, откровенно говоря. И удовольствия ведь тоже большого не получил, только проблемы. И для себя, и для студента.
Гарик сразу сообразил, что здесь намечается. Посерел лицом, испуганно выпучил глаза и побежал к Шахову. Но по грязи и у него плохо получалось. Нет, не успеет проститься. А впрочем, к чему они, эти лишние слова?
– Остановитесь! – закричал юноша, тоже догадавшись, что не успевает. – Я запрещаю! Я – вождь!
