Ага, вроде добился я своего – погас нездоровый огонек, да и сам Иоанн поскучнел.
– Ладно, коль сердце, так и быть, ее тебе сосватаем. Правда, на Руси не в обычае, чтоб холостого в сваты брать, негоже оно, – тут же пригасил он мой взрыв восторженных благодарностей и лукаво прищурился: что, мол, на это скажешь?
– А… как же тогда быть? – опешил я.
– Так то среди смердов али там прочих, но я ж – государь. А помазаннику божьему все дозволительно. Ныне недосуг, вот-вот послы от ляхов подъедут, а опосля сыграем свадебку.
– Может, стоило бы своих послов на ихний сейм послать? – в который по счету раз напомнил я, но Иоанн вновь остался непреклонен:
– Овес к лошади не бегает. Не смерд пшеничке, а она ему надобна, вот пущай и покланяются, а я подумаю.
И снова я понял, что продолжать дискуссию на эту тему не имеет смысла – не раз уже говорилось, но у нас на Руси, в отличие от некрасовских строк, не только мужик, но и царь что бык. Уж коли что втемяшится в башку, то хоть кол на ней теши… Впрочем, я это уже говорил и повторяюсь, исключительно чтоб показать, насколько он был упрям… Почти как я.
Так и получилось, что когда собрался сейм, то на нем в качестве представителей своих кандидатов на престол присутствовали послы от императора Максимилиана II, от французского короля Карла IX, от Юхана III, а вот от Иоанна Васильевича никого не было. Такое вот красноречивое презрительное отсутствие, в результате которого число сторонников русского царя несколько поубавилось, хотя все равно оставалось достаточно значительным – по-прежнему две трети шляхты Литовского княжества были на стороне русского кандидата, хотя не самого царя, но царевича, причем желательно Федора – не иначе как наслушались о нраве старшего из них, Ивана, мало чем отличавшегося от отцовского.
Они настолько были уверены в правильности своего выбора, что даже отправили своего посла Михаила Гарабурду договориться об условиях.
Еще за неделю до его прибытия из покинутых царем разоренных земель шведского короля, чуть ли не вслед за радостными новостями о взятии Нейгофа и Каркуса, пришла более печальная весть из-под Коловери. Шведский полководец Акесон наголову разбил поддерживавшее Магнуса русское войско. Впрочем, этого следовало ожидать – оставленный за главного воеводу князь и боярин Иван Федорович Мстиславский в очередной раз показал, что как полководец он никто и звать его никак. Не зря я советовал Иоанну назначить кого-нибудь другого, к примеру, того же Хворостинина.
– Тогда прочие вовсе о делах забудут да местничаться учнут, – несколько смущенно хмыкнул царь, обескураженно разводя руками – мол, с таким и он не в силах бороться. – Опять же, нешто забыл ты, из опричников он, а две трети воевод – из земщины.
– Так ведь нет же ныне ни земщины, ни опричнины, – взывал я.
– Так что с того. Память-то осталась. Доселе друг на друга яко псы глядят.
В результате получилось то, что получилось. Из-за бездарных распоряжений Мстиславского полки пошли на слишком большом удалении друг от друга, и шведы этим воспользовались, нанеся неожиданный удар в спину по сторожевому полку, которым командовал Иван Андреевич Шуйский. Воевода пытался остановить начавшуюся среди ратников панику и даже сам лично повел имеющуюся у него конницу в атаку. Так сказать, личным примером. Однако вдохновить остальных у него не получилось, поскольку одновременный пушечный и пищальный залп в упор нанес такой урон цвету полка, что остатки – но уже без погибшего Ивана Андреевича – постыдно бежали, добавляя сумятицы, и мчались так лихо, что врезались в передовой полк.
Отчаянно огрызаясь от подоспевших шведов, полк под командованием второго воеводы князя Хворостинина сумел сохранить боевой порядок, отступив организованно и четко. Там не менее Иоанн хотел поначалу наложить на него опалу за поражение, но мне удалось отстоять князя, доказав, что тот сделал все возможное и никто другой лучше распорядиться не сумел бы.
Теперь еще до прибытия польских послов предстояло решить вопрос со шведами – продолжать воевать, стремясь отомстить за поражение, или, наоборот, ускорить мирные переговоры. Мнения разделились на две неравные части. Зная, что войск у Иоанна пока еще в достатке, большинство воевод во главе с Воротынским, включая даже тех, кому досталось от шведов, ратовали за продолжение войны. Сторонников заключить мир оказалось гораздо меньше, зато среди них находился я. Правда, высказаться мне, невзирая на присутствие, царь не предложил, как, впрочем, и всегда. Он вообще предпочитал выслушивать мои доводы исключительно за игрой в шахматы, чтобы в случае согласия с ними иметь возможность потом выдать их за свои.
Между прочим, и тут спасибо Годунову. Это он успел заранее предупредить меня, что выигрывать у государя – верный проигрыш. Иначе я бы поначалу мог не сдержаться и разок-другой «обуть» божьего помазанника – он в них не ахти.
Кстати, пожалуй, ни в какой другой игре так отчетливо не высвечивается характер человека, как в шахматах. Взять, к примеру, того же Иоанна. Даже если бы он оставался для меня безымянным противником, я все равно бы сделал аналогичные выводы о его натуре, не говоря уж о полководческих дарованиях.
Понту много, азарта еще больше, но зарывается, ни в чем не зная меры. Реальная оценка собственных сил на нуле, и за соперника думать тоже не мастак. Опять же когда всерьез увлекается обсуждением насущных дел, то начинает безбожно «зевать» фигуры, а взять ход обратно отказывается из принципа, то есть упрямства хоть отбавляй. И не только его – еще и злости.
Правда, последнее, только когда проиграет, – наблюдал я разок, как ему влепил мат князь Дмитрий Хворостинин. Матч-реванш Иоанн тоже продул. Третьей игры не было – ни в этот вечер, ни вообще. Как партнер воевода попросту перестал для него существовать. Между прочим, именно после этих проигрышей царь и окрысился на князя.
Да-да, сами посудите. Когда мы еще находились в Новгороде, князя намечалось поставить вторым воеводой полка правой руки, который после большого полка считался самым значительным, а воеводство в нем – самым почетным. То есть человек пошел на повышение. Но, опрометчиво разделав под орех своего государя, Дмитрий Иванович получил в свое воеводство полк левой руки, а в нем должность второго воеводы по местническому счету оценивается даже ниже, чем в передовом и сторожевом полках. То есть один из победителей крымчаков под Молодями в итоге был понижен в ранге.
Да и потом царь, поставив его вторым на передовой полк, лишь вернул ему прежнюю должность, но без повышения. И впоследствии больше всех лютовал за то злополучное поражение именно на него, опять-таки, скорее всего, держа в уме шахматный проигрыш. Это не мои измышления – основываюсь на собственных словах царя, адресованных Хворостинину:
