И особое упоение владычеству боем придавал дамоклов меч риска, фатальность неудачного решения…
Даже от женщин он не получал такого удовольствия, как от этой острейшей и опаснейшей игры ума!
— Позвать гениш-ачераса! — отдал он свой первый приказ.
Когда командир янычарского корпуса явился, Искандар без лишних слов объявил:
— Повелитель только что назначил меня сераскером, сам устранился от командования.
Сулейман-паша склонил голову:
— Рад оказаться под твоим началом, непобедимый. Слушаю твои распоряжения.
— Немедленно продвинь четыре орты йени-чери вперед, чтобы они заняли оборону у пушек. Возглавь их сам. Две оставшиеся орты построй в боевой порядок у шепира. Они будут резервом. Прикажи пушкарям вести непрерывный огонь по передним рядам вражеских полков.
Затем сераскер подозвал двух чаушей.
— Ты собери всех мазул из свиты. Пусть станут вместе с телохранителями, держа оседланных коней в поводу. Ты же ступай в обоз, выведи оттуда всех охранников, слуг, брадобреев, конюхов, повозничьих, купцов, маркитантов. Только лекарей не трогай. Чтобы ни единого дармоеда там не осталось! Вооружи их, чем найдется, хоть вертелами и оглоблями, и присоедини к тем двум ортам, что расположатся у шепира. Мурад-ага!
— Я здесь, Искандар-бег! — подскочил высокий молодой командир одной из орт. Он был рад первым назвать сераскера новым причитающимся ему титулом, ставившим Искандара в ряд со знатнейшими вельможами. На командующего Мурад смотрел с преклонением и восторгом. Искандар знал, что это искреннее чувство. Он и сам любил его за честность и воинские таланты. Теперь появилась возможность возвысить верного человека.
— Назначаю тебя командиром резерва… Мурад-паша. Лагерный сброд, который сейчас явится, погонишь перед собой, когда я пошлю две твои орты в атаку. Они создадут видимость большого отряда, смутят христиан, прикроют вас своими телами от первого мушкетного залпа. А когда сойдетесь вплотную, преимущество неприятеля в огнестрельном оружии испарится, как роса от солнечного тепла.
— Прости, что оспариваю твои указания, но разве можно оголять обоз, а тем более оставлять падишаха без охраны? — заволновался гениш-ачерас.
— Если мы победим, обоз останется нашим. Если проиграем, он неминуемо, с охраной или без, попадет в лапы неверных. А султана будут беречь телохранители — капуджи, мазулы и чауши. Или ты полагаешь, что твои орты пропустят христиан к шепиру?
— Гяуры пройдут лишь по нашим трупам! — гордо произнес командир янычар. — Но нас слишком мало, чтобы остановить целое вражеское войско.
— Ты прав, Сулейман-паша. Однако вспомни, полки гяуров наемные. Я уверен, они увлекутся дележом взятой добычи. Даже немецкая пехота не будет особо упорствовать, коли наткнется на достойный отпор. Германы предпочтут отступить к основным силам и пограбить румелийский лагерь вместе с остальными, нежели сгинуть в схватке с твоими неукротимыми йени-чери…
Искандар был прав: в это время доблестные союзники перетряхивали захваченную турецкую рухлядь. Наемники ставили свои флажки на привезенные румелийской знатью коробки с деньгами и драгоценностями, утварью, одеждой. Некоторые даже сели на сундуки и стали разыгрывать свои доли в кости.
Так они поступали всегда, и Искандар знал, что Керестешская битва исключением не станет…
— Во имя Аллаха, если вам ясен мой план, выполняйте приказ! Да сопутствует вам удача!
Мурад отправился к резерву. Сулейман возглавил отражение атаки ландскнехтов, чья стальная когорта неотвратимо накатывалась на позиции янычар, за которыми виднелась вожделенная цель — султанский обоз.
И тут впервые немецкая коса нашла на османский камень. Орты огрызнулись припертым к стене хищником. До сих пор никакому врагу не удавалось сломить янычар, когда те защищали султана. От их выстрелов в гигантском теле немецкой панцирной черепахи образовались зияющие раны-бреши. Каре ландскнехтов заколебалось, раздробилось на отдельные отряды и перемешалось с турецким строем. Этого и добивался Искандар, знавший, что в индивидуальных рукопашных схватках йени-чери сильнее любого соперника и что вне боевого порядка ландскнехтам труднее пользоваться своим главным козырем — мушкетами и длинными пиками.
Остановленные и разобщенные, европейцы оставались грозной силой. Их было вдвое больше, чем янычар, и у них еще сохранялась наступательная инерция. Сотни две немцев прорвались сквозь орты и побежали к султанскому шатру. Мановением руки Искандар кинул против них телохранителей и мазул. Пусть придворные лизоблюды кровью оплатят падишаху стол и кров!
Султанская свита пестрым ковром своих тел, облаченных в красочные разноцветные одежды, устлала грязную истоптанную площадку перед шепиром. Посеченные их саблями бронированные фигуры павших ландскнехтов напоминали пустые доспехи, брошенные на палас.
Искандар окинул взглядом сражающихся. Дух мусульман еще не сломлен, но христиане явно одолевают, хотя напрягаются уже из последних сил. Наступил критический момент схватки, когда появление даже маленькой подмоги одной из сторон становится той самой лишней в грузе соломинкой, которая ломает хребет верблюду.
Кивком головы сераскер подозвал чауша.
— Передай Мурад-бею: пусть выступает. Все остальные чауши, на коней! Вместе с остатками телохранителей и мазул сбейтесь в конный отряд и обходите гяуров с левого фланга! Не заходите им в тыл, только создайте видимость попытки окружения, чтобы им было куда отступать. Если лишить христиан путей отхода, они начнут драться не на жизнь, а на смерть, и тогда мы все здесь ляжем. И музыку, музыку погромче!
Какофонию битвы вдруг заглушила громкая боевая музыка янычар. В их оркестрах ударные (барабаны, по которым стучали колотушками, шесты с перекладинами и полумесяцами, увенчанные бубенцами, медные тарелки и треугольники) преобладали над духовыми инструментами — трубами, зурнами, флейтами, свистелками.
Янычарская музыка сопровождалась криками, боевыми кличами и, что еще важнее, выстрелами. Христиан она ударила не столько по ушам, сколько по нервам. Они не ожидали появления нового отряда мохаммедан. И откуда им было знать, что половину этого пополнения составляли конюхи, слуги да брадобреи? Сам Искандар удивился, что в лагере нашлось столько бездельников, способных стать щитом для йени-чери.
Уцелевшие капуджи, мазулы и чауши тоже ушли в бой. Султан и сераскер остались вдвоем перед шепиром. Для Мехмета это было равносильно тому, что оказаться голым на торжественном приеме послов. Его всегда окружали десятки приближенных, телохранителей, евнухов. Даже в опочивальне он обычно спал вместе с одной из жен или невольниц, причем в комнате находился еще и кизыл-ага, а у дверей торчал стражник.
