Ссутулившись на сиденье автомобиля, отец Нил смотрел, как проносятся мимо купола Ватикана, мягко поблескивая инеем в темноте морозной декабрьской ночи. Но пелена слез затуманивала его взгляд. До сегодняшнего дня это письмо было все-таки лишь гипотезой, чем-то придуманным. Но он только что пожимал руку того, кто видел этот документ, смотрел ему в глаза.
Гипотеза внезапно стала принимать реальные черты. Письмо тринадцатого апостола, несомненно, находилось где-то за высокими стенами Ватикана.
Он пойдет до конца. Да, он тоже собственными глазами увидит это письмо.
И в отличие от всех тех, кто прошел этот путь раньше, он попытается выжить.
Лиланд играл прелюдию Баха, когда отец Нил вошел в квартиру на виа Аурелиа. Он до рассвета вспоминал рассказ Льва Барионы. Под глазами у него наметились круги, беспокойство, что грызло его, отчетливо проступало во взгляде.
— Я всю ночь глаз не сомкнул — слишком много навалилось сразу! Ладно, это не важно, пойдем в книгохранилище, займусь рукописями твоих григорианских песнопений, надеюсь, это поможет мне собраться с мыслями. Однако, Ремберт, ты понимаешь, что случилось? Письмо тринадцатого апостола находится в Ватикане!
— Мы сможем провести в хранилище только утренние часы. Мне только что звонил монсеньор Кальфо, меня вызывает кардинал, сегодня в два я должен явиться к нему в кабинет.
— Зачем?
— О… — Лиланд закрыл крышку рояля, лицо его стало смущенным. — Я, наверное, знаю, в чем дело, но предпочел бы тебе сейчас об этом не рассказывать. А это таинственное послание… Если оно и правда в Ватикане, как ты рассчитываешь добраться до него?
Теперь уже отец Нил, в свою очередь, отвел глаза:
— Извини, Ремби, я тоже предпочитаю не отвечать тебе на этот вопрос так сразу. Видишь, что Ватикан с нами сделал, братья уже не могут быть братьями в полной мере, когда они что-то скрывают друг от друга…
Моктар этажом ниже выключил магнитофон и присвистнул сквозь зубы. Отец Нил только что произнес фразу, которая многих денег стоит: «Письмо тринадцатого апостола находится в Ватикане!» Правильно он сделал, что послушался приказаний из Каира и все еще ничего не предпринял против этого мелкого француза. ХАМАС знал столько же, сколько было известно Кальфо, и о пресловутом письме, и о том, как оно жизненно важно для христианства, смертоносное кольцо вокруг отца Нила сжимается, но сначала пусть он доведет поиски до конца.
Кальфо защищает христианство, но он-то, Моктар, отстаивает ислам, свой Коран, своего пророка, благословенно имя его.
Проходя по длинному коридору, ведущему к кабинету префекта Конгрегации, Лиланд почувствовал, как под ложечкой засосало, желудок словно скукожился. Пушистые ковры, венецианские бра, дорогая резьба по дереву — вся эта пышность вдруг показалась ему нестерпимой. Это была нарочитая демонстрация мощи организации, которая готова уничтожить любого, чтобы продлить существование своей гигантской империи, построенной на преемственности лжи. Со времени приезда Нила он успел понять, что его друг стал жертвой этой власти — так же, как он сам, хотя и по совсем иной причине. Лиланд никогда ранее не задавал себе вопросов относительно собственной веры. Открытия Нила его потрясли, придав новые силы бунту, нараставшему в душе.
Он скромно постучался в высокую дверь, покрытую орнаментом из тонких золотых нитей.
— Входите, монсеньор, я вас ждал.
Лиланд приготовился к тому, что Кальфо будет помогать кардиналу в беседе. Но Катцингер был один. На его пустом письменном столе лежала простая папка, перечеркнутая красным. Выражение лица кардинала, обычно мягкое, обрело гранитную жесткость.
— Монсеньор, я не стану ходить вокруг да около. В течение трех недель вы ежедневно видитесь с отцом Нилом. Теперь вот привели его на публичный концерт, познакомили с человеком, о котором мы получаем весьма нелестные отзывы.
— Ваше преосвященство, Рим не монастырь…
— Довольно пустословия! Мы с вами заключили соглашение, вы должны были держать меня в курсе ваших бесед с отцом Нилом и докладывать о том, как продвигаются его личные исследования. В католической церкви никакое исследование не может быть личным: всякое размышление, открытие должно приносить ей пользу. Я уже не получаю от вас никаких докладов, да и те, которые вы мне составляли вначале, весьма немногословны, в них сказано меньше, чем можно было бы. Мы знаем, что поиски отца Нила движутся в рискованном направлении, и также знаем, что он держит вас в курсе. Так почему же вы, монсеньор, становитесь на сторону авантюры, направленной против церкви, к которой вы принадлежите, которая вам, как мать?
Лиланд опустил голову. Этот человек… Что ему ответить?
— Ваше преосвященство, я так мало смыслю в ученых трудах отца Нила…
Катцингер сухо оборвал его:
— Я прошу вас не понимать, а докладывать о том, что вы услышите. Мне неприятно вам об этом напоминать, но в вашем положении не выбирают.
Он склонился над столом, раскрыл папку и подтолкнул её к Лиланду:
— Узнаете эти снимки? Вы здесь представлены в компании одного из монахов вашего монастыря Святой Марии в пору, когда вы были там настоятелем. Здесь — он помахал перед носом Лиланда черно-белой фотографией — вы с ним наедине в саду аббатства, и взгляды, которыми вы обмениваетесь, говорят о многом. А здесь — это изображение было уже цветным — вы стоите у него за спиной, и ваша рука лежит на его плече. Подобные вещи недопустимы между монахами, это непристойно.
Лиланд побледнел, сердце заколотилось. «Ансельм!» Чистый, благородный брат Ансельм! Никогда этому кардиналу не понять, что сближало их. Да и сам он никогда бы не позволил ни этим выпученным глазам, ни словам, произнесенными так жестко и холодно, осквернить то, что было тогда в его жизни.
— Ваше преосвященство, как вам известно, я доказал, что между мной и братом Ансельмом не было ничего такого, что нарушило бы наши обеты целомудрия — ни действий, ни малейшего намека на поступки, противные христианской морали!
— Монсеньор, христианская чистота нарушается не только поступками, нужно уметь владеть своим разумом, сердцем и душой. Вы пренебрегли своими обетами, дав волю дурным помыслам, ваша переписка с братом Ансельмом доказывает это. — И он показал Лиланду несколько писем, аккуратно сложенных в стопку. — Злоупотребляя властью, которую имели над ним, вы вовлекли этого несчастного брата в водоворот страстей, обуревающих вас, одна мысль о которых внушает мне ужас.
Лиланд покраснел до корней волос и съежился. «Как им удалось заграбастать эти письма? Ансельм, бедный мой друг, что они с тобой сделали?»
