В морском ли, в сухопутном ли бою при сближении двух сторон всегда кто-то первый начинает сражение — это тоже закон войны. Кто-то первый должен взмахнуть мечом или бросить копье, и кто-то первый — подставить щит и отразить удар. Может быть, их, этих первых, будет с десяток человек, и даже тогда — среди этого десятка — тоже должен быть кто-то первый…
Первая аката, убрав паруса, иначе при сильном попутном ветре она бы просто-напросто врезалась в неприятельский корабль и разбилась, начала сближение с одной из хеландий. Метатель огня открыл сифон, но встречный воздушный поток не дал огненной смеси долететь до бортов акаты и разлиться пламенным ручьем по всем переборкам, чем и воспользовались моряки на лебедке. Они отпустили канаты, и тяжелый цельнометаллический «ворон» с грохотом сорвался со стрелы, уже нависшей над палубой хеландии, со всей грозной мощью устремился вниз и раскромсал почти всю носовую часть вместе с сифоном.
Вода тут же хлынула пенной волной в обнажившиеся трюмы и в отсеки, где находились гребцы, затопила их, и вскоре хеландия камнем пошла ко дну.
Успешное для арабов начало было положено…
Таранные шайти тоже не дремали. Когда по той или иной причине акаты или карабы не могли взять хеландии в лоб, те вонзали свои смертоносные железные наконечники в корму или в борта, и если брус застревал в дереве и корабли сцеплялись накрепко, то греки, которые становились безрассудно отчаянными от безысходности, кидались на абордаж, но тут же были побиваемы или лучниками, или копьеметателями, потому что они превосходили велитов вчетверо и даже впятеро. Ведь в самые жаркие моменты на арабских кораблях могли принимать участие в сражении и хорошо обученные военному делу гребцы, чего не могли себе позволить на греческих судах невольники, прикованные к скамейкам цепями.
Насир, ни капельки не заботясь о своей жизни, с саблей наголо, появлялся на палубе то тут, то там, очень обдуманно руководя боем. Увидев, что левый фланг ослабил натиск, он приказал амир албахру пробиваться туда. И когда флагманская караба проходила мимо подожженного греческим огнем своего же судна, с него на их борт обрушилась здоровенная мачта. Если бы не матрос ал-Мансур, который оказался рядом с главнокомандующим, последнему пришел бы конец: проворный гази, когда мачта еще только валилась, толкнул в сторону Насира, но сам попал под страшный удар и был тут же раздавлен.
Насир Салахдин Юсуф будто ничего не заметил, лишь прошептал благодарственные слова Аллаху и его пророку Мухаммеду, которые пока оставили ему жизнь, и приказал Ахмаду Маджиду убрать тело моряка, чтобы потом, после боя, похоронить его как героя.
Обломки мачты скинули за борт, тело несчастного завернули в старый парус и снесли вниз.
Пробившись, главнокомандующий повелел усилить действия левого фланга, что незамедлительно сказалось на последующем ходе сражения.
Кондомиту, хотя он и располагал достаточным количеством своих хеландий (сарацины потопили сорок его кораблей), никак не удавалось выправить положение, в какое попал его флот, — больше того, он терял судно за судном. Друнгарий видел, что хеландиям нужно отойти назад, сгруппироваться в единый кулак и, повернув их по ветру, нанести мощный огневой удар из всех сифонов сразу.
Но этому маневру мешали таранные шайти, оказавшиеся сзади и вцепившиеся в хеландии мертвой хваткой, как бульдоги в ногу слона.
«Переиграл меня Насир Салахдин Юсуф… Переиграл, — с огорчением подумал патриций. — А при дворе говорили, что он бездарный флотоводец. — И перед глазами друнгария возникло хитрое лицо Варды, уверявшего в этом всех царедворцев. — Вот тебе и бездарный… Бьет нас — аж щепки летят!»
Действительно, от ударов «ворон» и железных наконечников таранных брусов щепки от греческих кораблей летели во все стороны.
Тиресий (а на его флагманском судне находились отборные гребцы, которых и кормили отменно) сумел провести свое судно на левый фланг, и Кондомит с Василием помогли капитанам организовать дружное сопротивление, пусть даже кратковременное, и этим предотвратили окончательное зажатие в клещи.
На правом же фланге греческие хеландии даже чуть-чуть потеснили акаты и карабы, и Насир Салахдин вынужден был часть таранных шайти, стягивающих в одно звено центр, перебросить туда. Увидев дыру, образовавшуюся в результате этого, Василий тут же воскликнул:
— Друнгарий, надо вырываться из кольца! А то случится, что такого благоприятного для нас момента больше не настанет.
«И тут он, гусиный пастух, прав!» — пронеслось в голове патриция, но испытывать судьбу он больше не стал, а согласился сразу безоговорочно.
На мачтах хеландии взвились флаги: «Следуйте за мной», и Тиресий направил ее в образовавшуюся брешь. Гребцы налегли на весла.
Они, как никто другой, находясь внизу и возле бортов, чувствовали, как сотрясают судно удары сотен стрел, впивающихся в обшивку, некоторые из них попадали в отверстия, в которые были вделаны уключины, и уже вывели из строя двух гребцов. Их расковали и заменили новыми, а мертвые тела просто спихнули в море, и все. Никого не интересовала их жизнь, а смерть тем более… Кто они? Рабы. И только… Ведь до того, как их купили на невольничьем рынке, они были или простыми воинами, или скотоводами, пахарями, или ремесленниками. А может, и патрициями… И у каждого мать, а у других жена, дети… Что с ними?.. Погасли свечи всего лишь двух человеческих жизней. Но вон их сколько на благословенной земле: одни горят ярко, иные тлеют, гаснут и возникают, возникают одинаково радостно, а гаснут — по-своему…
За флагманским кораблем ринулись и остальные хеландии. Но около полусотни из них оказались в плотном окружении, и Василий, стоя у борта, не обращая внимания на летающие роем стрелы, со слезами на глазах смотрел, как безжалостно расправляются с ними мусульмане. Все это скорее походило на жестокое избиение — крики о помощи доносились оттуда, но когда стало ясно, что на выручку к ним не придут, вслед удаляющимся хеландиям посыпались проклятия…
«А мне василевс говорил, чтобы я отыскал предателя-грека и бросил на пол дворца правосудия его голову… Дай теперь Бог свою унести… Какой дикий поворот событий!.. И разве тут речь идет об одном предателе… Нелепица, да и только! Предатели все мы, гибнут же наши братья, а мы удираем… Господи, прости нас и помилуй!» Василий прошел к носовой части корабля, оглянулся еще раз и посмотрел в сторону Этны.
Уже совсем рассвело, над островом широко раскинулось с белыми облаками небо — и уже не бороздили его огненные молнии вулкана, а лишь дым, как и в день прихода сюда, поднимался из кратера.
