– С какими заговорщиками? – насторожился падре Леонидос, нервным жестом поглаживая бороду.
– Я имею в виду бывшего нотария Руфина и бывшего магистра пехоты Фронелия, оба они были горячими сторонниками мятежника Прокопия. Но и это еще не все, благочестивый падре. По нашим сведениям, именно эти двое организовали нападение на императорский обоз.
– Но у меня были сведения, полученные от проверенного человека, – попробовал оправдаться падре, припертый к стене неопровержимыми фактами.
– Ты имеешь в виду вольноотпущенника Эквиция, служившего сразу двум господам, Пордаке и Трулле? Если мне не изменяет память, то именно через этого человека светлейший Пордака четыре дня назад передал в церковную казну пятьдесят тысяч денариев. И все было бы хорошо, падре, если бы эти деньги не оказались крадеными.
– Но церковь не может нести ответственности за преступления отдельных людей, – залепетал струхнувший Леонидос.
– Зато церковь осуждает лжесвидетельство, – холодно бросил корректор. – Ты по-прежнему будешь настаивать на сатанинских способностях Гортензия, падре, или присоединишься к моему мнению, что вышеназванный негоциант просто заговорщик и вор?
– Сам я демонов не видел, – зарозовел ликом Леонидос. – И сужу я о них только с чужих слов. Но ведь у тебя есть под рукой женщина, которая может развеять все наши сомнения. В конце концов, она ведь в любом случае виновна, предавалась она блуду с заговорщиком или с демоном. Если ты не против, светлейший Перразий, я бы хотел присутствовать при ее допросе. Я чувствую себя виноватым и перед тобой, корректор, и перед епископом Симеоном. Сам того не желая, я, возможно, ввел вас обоих в заблуждение.
– С моей стороны возражений не будет, – пожал плечами корректор. – Если ты, падре, не боишься крови и женских криков, то милости прошу со мной в подвал.
Если бы все зависело от Перразия, то он никогда бы не допустил посторонних к допросу столь важного свидетеля. Но корректору приходилось считаться с мнением нотария Серпиния, человека молодого и глупого, но имеющего в свите императора Валентиниана могущественных покровителей. К сожалению, Серпиний попал под влияние префекта анноны Пордаки. И добро бы речь шла о взятке, так нет же, этот юнец искренне поверил в тот бред, что несли легионеры и клибонарии, старавшиеся изо всех сил уйти от ответственности за убийство своих товарищей. А тут еще вмешался падре Леонидос со своей елейной улыбкой и блудливыми глазками. Охмурить наивного Серпиния оказалось для него делом совсем не трудным, тем более что юный нотарий был искренним приверженцем христианской веры. А вот с тридцатипятилетним корректором у Леонидоса вышла промашка. Перразий, уверенный в своей правоте, не поддался ни на уговоры, ни на посулы. Конечно, он отдавал себе отчет в том, что, обвиняя Гортензия в черной магии, служители христианской церкви метят прежде всего в языческих жрецов. Но интересы императора были для корректора Перразия выше интересов церкви. О чем он не постеснялся сказать Леонидосу прямо в лицо.
Федустий превратил подвал собственного дома в пыточную камеру, но у корректора не повернулся язык, чтобы его за это осудить. Покойный комит верно служил императору и ради пользы дела не боялся пожертвовать собственными удобствами. Сколько человек прошло через этот подвал, Перразий не знал, но если судить по бурым пятнам на полу и стенах, то их было немало. Вечный город буквально захлестнула волна заговоров, и мятежники Прокопия, едва не оторвавшие от империи огромный кусок территории, составляли лишь часть той когорты недовольных, которые в безумном раже стремились разрушить то, что создавалось веками. Империя трещала по всем швам, раздираемая на части как внутренними, так и внешними врагами, и требовались огромные усилия разумных людей, чтобы не допустить ее окончательного краха.
Корректор Перразий почти с ненавистью взглянул на префекта анноны Пордаку и трибуна Марка, которых нотарий Серпиний пригласил в качестве свидетелей. Не приходилось сомневаться, каких именно показаний эти двое ждут от блудливой вдовы патрикия Варнерия. Будь на то воля Перразия, он эту женщину даже допрашивать бы не стал. Вконце концов, Ефимия не сделала ничего такого, что выходило бы за рамки обычного поведения распущенных римских матрон. Однако на ее беду, варвар, проведший с ней всего одну ночь, оказался заговорщиком. Легкомыслие порой очень дорого обходится людям, особенно тем, кто, кичась своей родовитостью, считает себя свободным от всяческих запретов. Корректор очень надеялся, что у этой женщины все же хватит стойкости, чтобы не признаваться в том, чего она не совершала. Он даже пожалел, что не встретился с Ефимией раньше и не подсказал ей, как надо вести себя в создавшейся ситуации. Конечно, подобные действия противоречили бы нормам римского права, но ведь и противники Перразия не стеснялись в средствах.
Корректор покосился на разведенный в очаге огонь и жестом указал падре Леонидосу на лавку, стоящую у дальней стены, где уже сидели Пордака и Марк. Нотарий Серпиний стоял подле палача и его подручного, с тихим ужасом глядя, как последний орудует в очаге железным прутом.
– А зачем такие крайние средства? – шепотом спросил он у корректора.
– На испытании огнем настаивают префект анноны Пордака и падре Леонидос, – сухо отозвался Перразий.
– Но ведь она расскажет все добровольно, – залепетал испуганный Серпиний. – Клянусь, светлейший, Ефимия не скрывает, что знакома с варваром. Но утверждает, что встречалась с ним по просьбе вдовы императора Констанция.
– Тем хуже для нее, – мрачно изрек корректор и отвернулся.
Растерявшийся Серпиний не нашел ничего лучше, как упрекнуть в жестокости падре Леонидоса, разглядывающего железные крюки, блоки, и прочие жутковатые приспособления, служившие единственными украшениями подвала. Леонидос, с интересом слушавший пояснения трибуна Марка по поводу назначения пыточных орудий, вскинул на юного нотария удивленные глаза:
– Так ведь мы пытаемся спасти эту заблудшую женщину, сын мой. Неужели ты этого не понимаешь?
– Спасти с помощью раскаленного железа? – взъярился Серпиний.
– Именно, – поддержал падре Леонидоса префект анноны Пордака. – Римское законодательство не предусматривает наказания для женщины, вступившей в связь с существом иного мира. Равным образом оно не карает человека за пристрастие к магии, но только в том случае, если действия подозреваемого не направлены против третьих лиц. В данном случае никто не обвиняет Ефимию в том, что она вызвала из темных глубин демона, ибо она всего лишь жертва чужого коварства. И в случае чистосердечного раскаяния святая церковь возьмет заблудшую овцу под свое покровительство. Я правильно говорю, падре Леонидос?
