Татищев приказал, что бы парень сию оду пока никому не читал и не показывал. Потом, к коронации государыни, – как найдена будет!
Время у Михайлы было занято плотнее, чем у рыбака в путину. С утра, еще до завтрака, – чтение писем, поступающих на имя Василия Никитича, краткий доклад, потом – Монетный двор, опосля обеда – присутственные места. Вечером занимались науками и языками. По ночам парень читал. За месяц перечел все, что отыскал в библиотеке Татищева, и теперь подбирался к книгам соседствующего с усадьбой тайного советника монастыря. В редкие праздники, испросив у начальства лишний день, отправлялся за сорок верст, в имение Якова Брюса, на беседы с хозяином. Граф Брюс уже не первый год жил в уединении и допускал до себя немногих, в их числе – любимого своего ученика Василия Татищева.
Старый «чернокнижник», как звали на Москве Якова Вилимовича, хотя и был королевских кровей, но с мужиком-лапотником поладил отлично. Разрешил Михайлу таскать книги, сколько влезет. Показывал парню ночное небо через большой телескоп, разрешил поработать в своей лаборатории. На пару они даже что-то там взорвали. Не то гремучую ртуть, не то еще что-то. Вернулся от Брюса с обожженной мордой, но по уши довольный. Говорил, что Яков Вилимович пытается отыскать наилучший способ очистки металла. На вялые увещевания Татищева парень отбрехивался:
– Ты сам же, Василь Никитич, говорил, что половина меди в отвалы идет, потому как невозможно ее от примесей очистить. А Яков Вилимович такую штуку придумал – реактив называется, – с которой старые отвалы можно по новой в ход пустить. Ты представь, сколько мы для государства денег сбережем? А Урал-то как возвысится!
– Медь от примесей чистить – дело хорошее, – не стал возражать Татищев. Вспомнилось свое пребывание на Урале. – А Урал и так возвышен, дальше некуда. И медь с Алтая на заводы Демидовых везут.
– С Алтая да на Урал? – присвистнул Михайло. – Это ж, получается, с тыщу верст?
– Да не с тыщу, а все полторы тыщи, – поправил Татищев, лучше своего подопечного знакомый с географией. – А что делать? На демидовских заводах медь не в пример других лучше чистят. Все расходы окупаются.
Разговоры с Михайлой были как бальзам на сердце. Многое, очень многое хотел изменить в своем государстве Василий Никитич, но как? Сам он, хоть и Рюрикович природный, хоть и достиг уже звания высокого (а добрые люди говорили, что и орденок ему не за горами, и чин повыше), но понимал, что сам-то он горы не свернет. Не станет он ни канцлером, ни вице-канцлером даже, от которых в империи хоть что-то да могло зависеть. Вот теперь, глядя на талантливого помощника, он начал подумывать – а не станет ли поморский парень правой рукой государыни? А ведь возможно. Татищев, природный Рюрикович, понимал, что древняя кровь ума еще никому не прибавляла и прав был Петр Великий, велевший «знатность по годности считать». Карьеру теперь и простой человек сделать может – вон, того же Остермана взять, пасторского сына. Аманат при Анне Иоанновне, полковник Бобылев, человек хоть и невысокого ума, образования не имеет, но не дурак, а что самое главное – не подлец и не вор. Для фаворитов сие – большая редкость. И не похож он на тех, кто себе в карман казну государственную тащит. Может, продержится хоть пару лет гвардейский полковник при государыне, а уж при нем и Мишка возвыситься сможет? Умен Михайло, ох как умен! Одно плохо – нет в нем ни хитрости, ни умения угождать. И задницы высокопоставленные лизать не умеет. Но это не велика беда – можно и научиться со временем…
Возвысится, нет ли Михайло Ломоносов, тайный советник мог только гадать. Ну а пока пытался он вложить в голову парню свои рассуждения…
– Вот смотри, Михайло, какая несуразица получается. Налог у нас платят одинаково и богатый, и бедный. А это плохо.
– Плохо, – согласно кивал Михаил. – Надобно, чтобы платили с дохода. Иначе – богатый отдаст, не поморщится, а бедного на правеж ставят.
– Вот-вот… А почему у нас такого нет?
Ломоносов пожал плечами:
– Верно, следить за доходами некому. К каждому мужику фискала не приставишь. Вот за купцами бы надо следить. А то что получается – доходы у купечества в сто раз больше, чем доходы у мужика, а платят также.
– Еще надобно, чтобы не токмо мужики, но и бабы налог платили. Ну, сам посуди. В крестьянском хозяйстве баба наравне с мужиком работает, а денег от нее государство не видит.
– Так ведь, Василий Никитич, ведь и со стариков налоги берут, – резонно возразил Михайло. – А прибыли-то от них нет!
– Со стариков берут, зато младенцев не трогают! А с баб-то можно поменьше брать. Что у нас сейчас? Крепостные крестьяне платят семьдесят четыре копейки, государственные крестьяне – рубль с небольшим, городское население – рубль двадцать копеек. Подожди-ка, гляну…
Василий Никитич не поленился, встал с места и полез в шкап, где у него хранились разные бумаги. Вытащив немецкую папку, зашелестел листами:
– Вот, Михайло Васильич, я тут кое-какие мысли записал – в России по ревизии тыща семьсот девятнадцатого года живет пять миллионов душ мужского пола. Как считаешь, верно сие?
Ломоносов почесал подбородок, на котором пробивался юношеский пушок:
– Я, Василь Никитич, в ту пору еще без штанов бегал, но помню, как переписчики ревизские сказки составляли. Из Холмогор к нам ни одна собака не приехала. Собрали к воеводе всех старост да с их слов и записали. А какой дурак будет правду-то говорить? Скажешь, так и платить будешь больше. Это у нас, у государственных крестьян. Так ведь и помещики, чай, не дурнее нас.
– И государь Петр Алексеевич не поверил. Велел все ревизские сказки перепроверить, еще миллион душ. Стало быть, шесть миллионов мужиков в России живет. И доходу в казну идет почти десять миллионов рублей. А если бабы платить налог станут, так будет еще больше – пятнадцать миллионов.
– А недоимки-то, Василий Никитич? Сколь я наслышан, что кажий год недостача в казну идет. Не то по полмиллиона, не то миллион. На бумаге-то все хорошо.
– А нужно так сделать, чтобы крестьяне своим помещикам не барщину отрабатывали, а оброк платили. Понимаю, что земли разные, урожай тоже, но коли помещик будет деньгами брать, так крестьянин начнет ремеслом заниматься, торговлей всякой. От этого и деньги пойдут, и всем хорошо будет.
– А захотят ли? – выразил сомнение Ломоносов. – Мужик, он же привык от земли кормиться. Ну как поморы от моря. Так ведь и у нас – год на год не попадает. Бывало и так, что вместо морского зверя одни лишь бивни старые набирали. Но у нас хоть огородики свои, а рыба не пропадает. А у мужика? Не дай Бог неурожай случится. Хлеб не продаст, а промысла никакого не знает.
