Приглашенные счастливчики толпились в приделах, криптах и часовнях. С того самого места, откуда 1143 года назад взирала на распятие Искупителя рода человеческого Мария-Магдалина, сейчас сквозь слезы радости смотрела двадцатичетырехлетняя аббатисса Иовета, которой царствующая сестра выстроила в Вифании монастырь Святого Лазаря. Вместо Пречистой Девы и святого Иосифа ныне за торжественной церемонией с замиранием сердца следили королевские вассалы. Рыцари теснились на ступенях Голгофы, скользких от бесчисленных паломничьих колен, придел Адама заполняли лучшие его потомки – виконты и констебли королевства, бароны и дамы толпились на месте воскрешения Лазаря, сеньоры латинского Востока опирались о колонну, у которой бичевали Иисуса. Там, где когда-то Спаситель показался Марии-Магдалине, ныне красовались франкская знать и важные заморские гости; там, где римские солдаты разыграли в кости одежду Спасителя, щеголяли пышными нарядами франкские дамы. Неосторожный рыцарский сапог то и дело топтал Камень помазания.
Рядом с высокой, статной королевой в пышном пурпурном одеянии тринадцатилетний Бодуэн сам себе казался пажом. Не обращая на сына ни малейшего внимания, мать произносила слова клятвы правителя Латинского королевства. Привыкнув выступать перед большими собраниями, Мелисенда уверенно обещала защищать патриарха и церковь, а также следовать всем ордонансам и кутюмам Иерусалимских Ассизов. Ее звучный голос витал под сводами и разносился по базилике, сыну приходилось вторить ей, из-за этого он путался, запинался и пропускал слова. На клятве соблюдать все вольности королевства Бодуэн попытался перекричать мать, но ломающийся голос сорвался и пустил постыдного петуха. Растерянный, похожий на филина юноша залился густой краской стыда, но невозмутимая королева продолжала не замечать его. Она вела себя так, словно короновалась единолично.
Патриарх Уильям в длинной парчовой столе и высокой митре ответно поклялся монархам в верности. Церковь поддерживает длань правителя Святого города, без нее Град Сиона всего лишь груда камней, тело без души, и новоиспеченные короли могут быть уверены, что скорее папа примется молиться в сторону Мекки, чем верный Уильям Малинский оставит латинских государей без своего преданного радения.
Патриарх даровал поцелуй мира сначала королеве и лишь потом Бодуэну III. Мать занимала престол уже дюжину лет, со смерти деда, Бодуэна II. Неудивительно, что все привыкли именно в ней видеть воплощение власти.
Пока служили бесконечную литургию и огромный хор певчих торжественно выводил Te Deum, Бодуэн не переставал вытягиваться, чтобы не теряться рядом с матерью. Затем четверо знатнейших вассалов королевства – его младший брат Амори, граф Яффы, принц Галилейский Элинар де Бюр, сеньор Сидона Жерар Гранье и сеньор Заиорданья Пайен де Мильи – возложили на своих сюзеренов короны. Королеве вручили золотое яблоко, символизирующее землю королевства, в то время как Бодуэну сенешаль Эсташ Гранье преподнес скипетр, а коннетабль Менассе д’Иерже вверил юноше гонфалон – королевское знамя. Менассе – ставленник матери, но даже он был вынужден признать Бодуэна будущим полководцем. Все-таки из двух правителей только сын – мужчина, и потому только он способен вести за собой армию королевства.
Бодуэн воспрял духом: все же скорее лиса справится со стаей волков, чем женщина с франкскими баронами! Мать сколько угодно может изображать царя Соломона, но царем Давидом способен быть только он! И, видит Бог, его вассалам и воинам не придется долго ждать новых завоеваний!
Повеселев, король, как от него и ожидалось, вернул стяг коннетаблю, тем самым подтвердив назначение Менассе. Затем прелаты помазали голову, плечи и руки матери святым елеем, и она при этом выглядела такой торжествующей, что Бодуэн снова встревожился, а что, если уже помазанная Мелисенда запретит патриарху помазать на царство и сына?! Однако королева, наоборот, сделала учтивый, поощряющий жест рукой, как будто его, Бодуэна, коронуют исключительно ее изволением!
Он любит мать и гордится ею, но делить с ней престол – значит никогда не повзрослеть, так и остаться неоперившимся юнцом под ее крылом. Она, конечно, тоже любит его, но считает трон своим достоянием и никогда добровольно не отдаст королевство сыну, как не отдала всю полноту власти даже Фульку.
Мелисенде надели на палец кольцо, а Бодуэна опоясали мечом. Сладко запел огромный хор. После мессы король преподнес свою корону в дар Господу, и растроганные вздохи пронеслись по рядам зрителей: всем было очевидно, что юный венценосец глубоко взволнован и готов отдать свою жизнь за Всевышнего. Наконец длинный обряд закончился, бароны, в свою очередь, радостно заорали: «Vivat rex! Vivat regina!» – провозгласив тем самым помазанников королями «милостью Божией» и своими подлинными суверенами.
Уже в сгущающихся сумерках короткого декабрьского дня процессия прошествовала между сотнями трепещущих на иерусалимском ветру факелов в храм Соломона, где приглашенных ждал роскошный пир. За столом льстецы принялись петь Мелисенде дифирамбы:
– Ваше величество, нет сомнения, что перед нами лучшие, благословенные времена! Мать и сын на троне – это так трогательно! Воистину, королева в храме напоминала Пречистую Деву!
Тут даже ближайший советник и вернейший сторонник королевы Менассе д’Иерже не выдержал:
– Ее величество короновали не раз, но Пречистой Девой провозгласили впервые!
Вальтер Гранье, синьор Кейсарии, похвалил юного монарха:
– Король унаследовал красоту матери и все замечательные достоинства отца. К тому же наш новый повелитель сведущ в законах и образован!
На озадаченных лицах своих баронов Бодуэн словно прочитал: «Бог с ней, с неподобающей рыцарю ученостью, лишь бы прочнее отца в седле держался!» Юный венценосец поклялся, что отныне заслужит славу воина, а не ученого монаха.
И только патриарх Уильям, так и не оправившийся полностью с тех пор, как скончался его друг – король Фульк, расстроенно пробормотал, уткнувшись в опустошенную чашу:
– Впервые престол Святого города занял родившийся в Утремере пулен. Впервые Европа не знает в лицо правителей Иерусалима.
– Никто не предан этой земле больше, чем пулены, – твердо возразил британскому норманну родившийся в Утремере Барисан д’Ибелин.
Мелисенда подняла кубок:
– Я пью за благоденствие и процветание нашего королевства, за благополучные новые времена! За то, чтобы на наших границах воцарился мир!
Пирующие захлопали, закивали, согласно опустошили свои чаши. Но Бодуэн не пил и не хлопал. Только подхалимы объявляют женскую трусость и слабость мудростью!
