Телохранители опять засмеялись точно так же, как ярл.
Потом нас увели, два человека шли впереди нас и два — позади.
***
Нас ввели в помещение, где все стены были сложены из камня, но оно показалось нам приятным. В нем стояла большая печь для хлеба, она была теплая и нас сразу же повело в сон. Был тут и стол, но постелей не было. Стол ломился от яств и пива, такого крепкого, что оно ударило мне в голову. Мы набросились на еду. Наверное, от голода и недостатка сна мы вдруг заметили, что каменные стены начали качаться и менять цвет у нас на глазах. Там, где они были серые, они стали синими, а там, где были черные и некрасивые, стали красными. Помню, что я смеялся. Сверрир тоже смеялся. Он смотрел на меня и смеялся, и я сказал, что мне нужна постель, потому что я хочу спать. Но постелей тут не было.
— Мы что, пленники в этом каменном стойле? — спросил Сверрир и опять засмеялся.
— Конечно, мы пленники в каменном стойле, — повторил я и тоже засмеялся.
Мы продолжали есть, я обмакнул палец в чашу с медом и облизал его. Выпил рог пива и снова наполнил его, отрезал ножом кусок мяса, поднял его вверх и крикнул Сверриру, хотя он сидел рядом со мной:
— Ты со своим Ярлом!..
— Ну и что, я с Ярлом!.. — тоже крикнул он, — Конечно, я пленник в этом каменном стойле, — вдруг равнодушно сказал Сверрир, таким я его никогда не видел. Я встал, чтобы подойти к нему, обнять и заверить, что я тоже пленник в этом каменном стойле, но споткнулся и упал прямо на печь. Она была теплая, но не горячая, я словно обнял молодую, крепкую женщину, разгоряченную и страстную, не коварную и неприступную, а податливую, пригожую и добрую. В это время к нам втолкнули нового узника.
Он был некрасив, но на вид неопасен. Получив пинка под зад, он немного скулил. Нога, давшая ему пинка, быстро скрылась за дверью. Мы успели заметить лишь носок башмака, но человек скулил схватившись рукой за зад. Помню, я засмеялся и сказал, что намажу ему зад медом, хе-хе! Сверрир тоже крикнул хе-хе, и сказал, что и он намажет ему зад медом. Но мы быстро успокоились. Я лакомился медом, а Сверрир обнаружил на столе белый хлеб. Такого хлеба у нас во рту еще не бывало. Брошенный к нам узник лежал на полу и стонал. Я предложил ему кружку пива, он оттолкнул ее и сказал:
— Они выбили мне зубы…
Свет в этом каменном стойле то появлялся, то исчезал. Он перемещался, скользил по стенам и по чудесной теплой печи, которая становилась то красной, то синей. Неожиданно из этого красно-синего скольжения возник человеческий голос, слова приобрели смысл, в них звучала жалоба, она походила на крюки в стене, на которых ничего не висело, но постепенно что-то появилось…
Узник сказал:
— Я по глупости посмеялся над ней, только по глупости! Ведь я знал… От ярла милости не жди…
Он перевернулся на спину и уставился в потолок, я тоже посмотрел в потолок и поднял к нему рог с пивом — потолок медленно начал кружиться, он кружился, кружился и превратился в прекрасное лицо Астрид из Киркьюбё. Потом я увидел, что Сверрир плачет. Я редко видел, чтобы он плакал. И я понял, чье лицо он увидел перед собой в этот миг. А узник на полу продолжал повторять: Я по глупости посмеялся над ней…
— Я по глупости посмеялся над ней, когда она шла в церковь… Спьяну… Потаскуха, говорили про нее люди, жена ярла потаскуха!.. И я сдуру посмеялся над ней, да еще сделал вид, будто бросил в нее дерьмом, когда она проходила мимо. Хорошо, что меня не хлестали кожаными ремнями… Я был пьян…
— Но люди правы! — продолжал он. — Правы, когда говорят, что жена ярла потаскуха. А те, что пришли сюда и выдали себя не за тех, кто они есть, пусть уезжают обратно к Эрлингу Кривому и скажут ему, что она потаскуха. Пусть и Эрлинг Кривой узнает, что Биргир Улыбка не уважает свою жену, что она распутничает, когда ее муж сражается…
Он лежал на полу, плакал и смеялся, потом уткнулся лицом в пол, подергал ногой, всхлипнул и сказал, что его жизнь все равно пропала — топор рано или поздно найдет его шею и потому теперь ему можно говорить все, что он хочет. Больше нет смысла лгать… Хе-хе…
Мы со Сверриром уплетали за столом мед, потом я встал, чтобы собрать овец, потому что был дома в Киркьюбё, но упал на пол рядом с узником. Теперь мне было лучше слышно, что он говорит. Он сказал, что согласен с ярлом.
— Пришельцам спалили волосы и тогда они заговорили. Хе-хе, спалили волосы. Если б у них хватило ума солгать, когда следовало, если б они признались, что их заставили пойти к нему: Ступайте, мол, к ярлу Биргиру Улыбке и разнюхайте, чем он там занимается, или голова с плеч! Тогда бы ярл Биргир пощадил их. А вот я свою голову потерял зазря!
Он плачет, я протягиваю ему пиво, он делает большой глоток, или не такой уж большой? Может, он нас боится? Не знаю, он плачет все громче и роняет рог с пивом. Закрывает лицо руками. В это время Сверрир вскакивает и бьет меня по уху.
— Конунг Эйстейн дерьмо!.. — кричит он.
Таким я его еще не видел. Голова у меня гудит. Сверрир снова бьет меня, но теперь я отвечаю ему, правда, мой кулак лишь слегка задевает его лицо. Узник на полу переворачивается на спину, и мне почему-то кажется, что ему теперь не так больно, как раньше. Сверрир кричит:
— Конунг дерьмо! Все они дерьмо, эти могущественные! Эйстейн называет себя конунгом, а он просто дерьмо. Отправил нас сюда в этот мороз и метель без должной свиты, заставил проделать такой путь по чужой стране, чтобы вымолить для него помощь. Почему он не оставил нас в покое? Почему заставил просить помощи для человека, который, может, и не имеет права называться конунгом…
— Ты бесчестишь конунга!.. — кричу я.
— Я бесчещу не конунга, а дерьмо! — кричит Сверрир, и мы налетаем друг на друга, я быстро подминаю его под себя, но он хватает меня за горло, а потом вскакивает. Я бью его ногой в живот. Он сгибается, я валю его на пол, узник рядом откатывается в сторону и наблюдает за нами.
— Это ты дерьмо, ты! — кричу я Сверриру и отталкиваю его от себя.
Он прыгает, как собака, и вцепляется мне в загривок, трясет меня и кричит, чтобы я вспомнил, как сам называл конунга Эйстейна дерьмом.
— Я не желаю больше таскаться по этой стране нищенствующим монахом! — кричит Сверрир. — И не желаю возвращаться в тот ад, я остаюсь здесь…
— Из-за тебя мы вернемся с пустыми руками! — ору я. — Не получим ни войска, ни оружия, мы зря проделали весь этот путь!..
И я плачу. Сверрир бьет меня по лицу, потому что и ему хочется плакать. Но ему плакать нельзя, посланец конунга Эйстейна должен быть сильным. Хотя конунг Эйстейн и дерьмо.
Мы трое лежим на полу, узник рядом с нами уже спит, по крайней мере мне так кажется, и я тоже почти засыпаю, но тут поднимается Сверрир, он стоит на коленях, молится или бранится, теперь я отчетливо его вижу, меня прошибает пот, болит щиколотка и запястье. Сверрир стоит на коленях, словно молится, а может, он в гневе проклинает кого-то… С жаром и с ненавистью, но сознавая свою правоту, он говорит:
