— Вот-вот! — торжествующе подхватил Макрон. — Точно сказано, мы защитники, вот кто! Молодец, парень! Мне бы в жизни так здорово не сказать. Ну, Нис, что ты ответишь?
— Отвечу, что твой оптион вовсе не глуп, но слишком молод, — отозвался Нис, старясь не выказывать горечи. — Однако со временем он может и изменить свое мнение, набравшись собственного опыта, а может быть, и почерпнув что-то у тех немногих римлян, которые обладают истинной мудростью.
— И кто же они, эти мудрые римляне? — хмыкнул Макрон. — Не иначе как хреновы философы, сочиняющие всякую заумь.
— Философы философами, но и обычные люди бывают не чужды мудрости. В том числе и воины. Мне случалось беседовать с римскими командирами, которые разделяют мои взгляды.
— Вот как? С кем же это?
— Например, с вашим трибуном Вителлием.
Макрон с Катоном изумленно переглянулись, в то время как Нис с воодушевлением подался вперед.
— Да, этот человек умеет смотреть глубоко. Он понимает, что возможности империи не безграничны. Он знает, чего стоит расширение империи ее народу, римлянам и не римлянам. Он… — Нис осекся, сообразив, что сказал больше, чем следовало. — Короче говоря, он подходит к этим вопросам не поверхностно, а вникая в самую суть. Вот что я хотел сказать.
— О да, продумывает он все прекрасно! — воскликнул, не удержавшись, Макрон. — И наносит удар в спину, если ты оказываешься на его пути. Ублюдок!
— Командир! — вмешался Катон, желая разрядить возникшую напряженность. — Что бы мы там ни думали о трибуне, сейчас это не имеет значения, ибо мы говорим не о том.
Он мгновенно сообразил, что, раз уж Нис дружен с Вителлием, ему и Макрону лучше бы попридержать языки, ибо любое их неосторожное слово, переданное хирургом трибуну, может выйти им боком. История с казной Цезаря еще не забылась, и то, что Вителлию удалось выйти сухим из воды, лишь подтверждало, насколько он хитер и опасен.
Макрон взял себя в руки, но теперь сидел молча, дожевывая корочку и хмуро озирая бесконечные ряды палаток да огоньки костров.
Нис тоже помолчал, а потом встал и отряхнул крошки с туники.
— Я загляну к тебе, Катон.
— Да. И спасибо за рыбу.
Карфагенянин кивнул, повернулся и быстро ушел.
— На твоем месте, — тихонько сказал Макрон, — я бы держался от него подальше. Этот малый связался с дурной компанией. Доверять ему не стоит.
Катон перевел взгляд с центуриона на быстро удалявшуюся тень и вздохнул. Ему не нравилось отношение Макрона к хирургу, как не нравилось и то, что центурион в этом споре фактически принудил его к защите своей точки зрения, хотя правота ее отнюдь не была безусловной. Но, с другой стороны, Нис тоже не во всем прав. Он ошибается во многом, и особенно — в оценке Вителлия.
Как только главные укрепления были завершены, Плавт приказал соорудить линию наружных фортификаций для охраны подступов к лагерю. Одновременно механики начали наводить переправу. Работы велись круглые сутки: днем в реку забивали сваи и крепили к ним понтоны, а по ночам укладывали сверху настил. Работы велись с обеих сторон Тамесиса, неуклонно сокращая разрыв, и следовало ожидать, что вскоре вода уже не будет препятствием ни для грузов, ни для людей.
Сидя на пне над рекой, Нис угрюмо взирал на пляшущие отражения факелов и был настолько погружен в свои мысли, что не заметил подошедшего человека, пока тот не присел на бревно рядом с ним.
— Уж больно ты сегодня угрюм, мой друг карфагенянин, — заметил Вителлий. — Что так?
Нис натянуто улыбнулся:
— Да все в порядке, командир.
— Да ладно, в порядке. Меня не проведешь. Что случилось?
— Ничего. Просто мне захотелось побыть одному.
— Понятно, — кивнул Вителлий и встал. — Тогда извини. Я думал, что мы посидим, поболтаем, но вижу, тебе не до разговоров…
Нис покачал головой:
— Нет нужды уходить. Я просто задумался, вот и все.
— И о чем же? — вкрадчиво спросил Вителлий, снова усаживаясь на место. — Что бы там ни было, тебя это, похоже, расстраивает.
— Похоже, да, — буркнул Нис и, ограничившись этим, молча уставился на реку.
Вителлий был достаточно проницателен и прекрасно знал, что легче всего манипулировать людьми, которые тебе доверяют. Желательно выказывать им сочувствие, понимание, всячески демонстрировать свою отзывчивость и держаться с ними на равной ноге, ничем не подчеркивая своей принадлежности к высшему рангу. Поэтому он терпеливо молчал, вовсе не собираясь нарушать это молчание первым. Как и следовало ожидать, его терпение было вознаграждено. Некоторое время Нис таращился на воду, но потом не выдержал и, повернувшись к трибуну, пылко заговорил:
— Вот странность: я служу Риму уже несколько лет, но все равно и по сей день чувствую себя чужестранцем. Я могу врачевать раны, говорить на вашем языке, делить с легионерами все тяготы походной жизни, но стоит мне помянуть, откуда я и из какого семейства, от меня начинают шарахаться, как от зачумленного. Можно подумать, что меня принимают за моего грозного предка, самого Ганнибала. Стоит только заикнуться о Карфагене, и создается впечатление, будто Пунические войны закончились не три века назад, а чуть ли не вчера. Что во мне такого, что они реагируют подобным образом?
— Ровным счетом ничего, — доброжелательно ответил Вителлий. — Просто мы так воспитаны. Ганнибал для нас не просто имя, это легенда, укоренившаяся в сознании каждого. Ганнибал и все, что связано с Карфагеном. В умах римлян эти слова неразрывно связаны с чем-то кошмарным, едва не разрушившим Рим.
— Но неужели так будет всегда? — страдальческим тоном воскликнул Нис. — Сколько можно жить древними страхами и легендами? Не пора ли твоему народу двинуться дальше?
— Конечно пора. Но беда в том, что и в наше время кое-кому удается выжимать из укоренившихся страхов политическую выгоду. В жизни, сам понимаешь, много несправедливости и невзгод, и людям нужен кто-то, кого можно было бы в этом винить и, как следствие, ненавидеть. Тут-то и подворачиваешься ты. Я, разумеется, имею в виду не тебя лично, а всех неримлян, живущих бок о бок с нами. Возьмем историю Рима. Сначала ему угрожали этруски, потом кельты, потом карфагеняне. И те, и другие, и третьи имели нешуточные возможности нас уничтожить, вот почему мы сплачивались все тесней и тесней. Наконец римляне стали самым могущественным народом в мире, однако оказалось, что нам просто необходим враг, которого можно было бы ненавидеть и презирать. Быть римлянином означает быть лучшим, но ведь лучшим можно быть только по сравнению с кем-то. С тем, кто хуже.
