— Ничего не взяла. Странная она какая-то.
Яхмос смотрел на цветные ожерелья, на электроновые запястья и золотые кольца — все его подарки и платья лежали на постели, с презрением брошенные хозяйкой. А ведь он дарил ей больше, чем другим. Гордая простолюдинка не захотела взять ни одного его подарка, ни одной вещи. И ушла в старом платье, в котором, как в западню, вбежала в храм. Он задумчиво перебирал безделушки и уже сожалел об ушедшей.
Как птица вырвалась из силков, не оглянувшись на его богатый дом, побежала к нужде и лишениям. В его доме она могла занять высокое положение. Как поразительно она была хороша! Удивленный взмах длинных бровей, совершенней которых не провел бы и художник. Она стояла перед ним униженная, словно приносила жертву свободе, а ушла такая же гордая. В выпуклых глазах его не было никогда тепла. Виновник гибели брата и матери, он мог внушить ей лишь отвращение. Мог привязать ее ребенком и опять проявил жестокость. В первый раз жрец винил себя. Странная девушка. Богатство, могущество власти не имели для нее никакой цены.
Богатый, могущественный жрец ходил по саду и думал о непонятных людях из народа.
Яркое солнце дробилось на воде тысячами ослепительных искр и блесток. Река, сжатая наступающими скалами, стремительно рвалась вперед на простор. Лодка неслась почти без помощи весел. Мальчик лет пятнадцати ловкими движениями управлял челноком. Они пронеслись мимо зеленого острова Элефантины и выплыли на расширяющуюся долину. Теперь глаза отдыхали на зеленых берегах, преображенных трудом. После бесплодных скал, дышащих жаром, отрадно было видеть поля, сады, селения, спрятанные в зелени. Мальчик сверкал яркими глазами и ослепительными зубами на черном от загара лице. Он радовался, что немного заработает, а со строптивым течением реки он привык управляться...
В душе Руабена все трепетало от радости, от ощущения близкой встречи с дорогими людьми, с любимыми местами. Он старался представить лицо Мери, ее ласковые большие глаза.
Наверное, она такая же худенькая и тоненькая и все такая же быстрая и легкая. Руабен улыбнулся, представляя ее смущение, когда он выложит ткани, браслеты, запястья, множество украшений и дорогих подарков, о которых она не могла и мечтать. Он любовно подбирал их, представляя, как яркое ожерелье обнимет ее стройную тонкую шею, а золотистая смуглость лица и рук станет еще красивей от соседства с белой, шелковистой и прозрачной тканью. Теперь, наконец, Мери забудет все горечи и трудности. Пепи теперь уже большой, он будет учить его ваянию, и мальчик тоже станет скульптором. Дочка выросла и теперь помогает Мери. Всем он везет много подарков. В двух больших корзинах много игрушек, сластей и подарков родным.
Вскоре они подплыли к берегу и остановились у места, где Руабен всегда высаживался раньше. Он отказался от помощи мальчика и щедро расплатился с ним куском добротной ткани. Тот направил лодку против течения в обратный путь, а Руабен, взявшись за тяжелые корзины, пошел вверх, домой. Он шел быстро, почти бегом, не встречая на пути никого. Со всех сторон его обступили родные запахи реки, смешавшиеся с запахами знойных ветров сухой Нубии. Но сильнее всех их были волнующие, привычные с детства ароматы влажной, пропитанной водой земли, трав, овощей, растущей зелени. Они шли из родного мира, который снился ему там, в далеком городе. Над его головой шелестели ветви. По сторонам виднелись убогие хижины, и он вспоминал соседей, живущих в них.
Волнуясь, он ускорил шаги и, не встреченный никем, подошел к своей хижине, стоящей в стороне от других. И, наконец, бурно дыша, толкнул до боли знакомую калитку, вошел внутрь двора и остановился как вкопанный.
Чужая, незнакомая женщина поливала из большого кувшина густую зелень огурцов. Не ожидая посторонних, она была лишь в короткой повязке. Увидев торопливо ворвавшегося незнакомца, она выронила от неожиданности кувшин, и вода, журча, вылилась на землю. Глаза ее растерянно смотрела на Руабена, в них появился испуг. Двое чужих, не его детей, копошились в песке, играя стеблями папируса и щепками.
— А где?.. — спросил Руабен, не смея продолжить. Что-то в душе его замерло в ожидании непоправимого.
Женщина смотрела на него в замешательстве:
— Ты прежний хозяин дома?
— Да, я хозяин дома... А где моя жена и дети?
Женщина помедлила, вздохнула и тихо сказала:
— Жена твоя... умерла года два назад. А сын живет у брата, у Бату.
— Умерла. Как умерла? Почему? — не сознавая, спросил Руабен, истина жестоких слов еще не дошла до него.
— Я не знаю... Люди говорили, что она болела долго и больная ходила работать. Нужда, дети, поневоле пойдешь. Потом пришла как-то и больше не вставала. А девочка умерла раньше. Она брала ее с собой иногда в поле, там ее укусила змея. — Женщина с беспокойством посмотрела на Руабена и добавила: — У твоей жены были большие долги живому богу, и Хати продал землю и дом мужу. Мы живем здесь уже два года.
Но Руабен уже не слышал этого; сраженный, он опустился на землю и, уткнувшись в сухой песок, лежал, вздрагивая, ничего не сознавая.
В течение долгих шести лет он стремился сюда, тосковал, делал все, чтобы скорее вернуться. Родная хижина, убогая, но бесконечно дорогая, снилась ему на чужбине. Он не позволял ни одной женщине волновать его чувства, все они были отданы единственной Мери... Да, он думал о ее нужде, о горечах своей семьи, он представлял те невзгоды, которые должны были пасть на долю Мери после его отъезда. Но никогда у него не было мысли, что она может умереть. Тогда, шесть лет назад, Мери была в отчаянии, опасности угрожали ему. С трудовой повинности возвращались далеко не все, многие погибали там, а живые часто возвращались калеками. Оба хорошо знали об этом. Но ведь она оставалась дома и, казалось, что ее жизнь была в безопасности. В этом маленьком доме все носило следы их забот, труда многих лет.
Безвестный земледелец, тяжелейшим трудом добывающий для своей семьи хлеб, которого не хватало на каждый день, он был тогда безмерно счастлив. После долгого дня ласковая улыбка его юной подруги вознаграждала за все муки. Теперь он был знаменитым мастером, носил дорогие сандалии и тонкие ткани. В Менфе его принимали по осанке и одежде за господина. Но как он был одинок и какая горькая тоска скрывалась за его спокойным лицом! Здесь, где все было сделано их руками, хозяйничали чужие люди. О! Исида всемогущая! Святая Эннеада! Почему вы ее не сохранили? Чем она вас прогневала?
Новая хозяйка принесла ему воды, он машинально выпил и сел, молча осматривая место своего прошлого счастья. До сознания дошло, что сын его жив.
