Повисло молчанье, и слышен стал шепот за занавеской, где, судя по мельканьям, происходила немалая суматоха. Семен, не переставая кивать головой, закашлялся в кулак, двинулся поближе к жене и сбуровил половики. Хотел выправить их и запутался еще сильнее.
– Да оставь, Семен, – махнула рукой Настасья, – девки поправят. Вы уж, поди, отстрадовались?
– Вчера закончили, последний стог дометали, хорошо дождя не было, вовремя управились, – Устинья Климовна сухонькие ручки на бадожок сложила и без всякого перехода, напористо повела разговор: – Я на покосе-то за вашу грань заехала, заблудилась нечаянно, заехала – и Марью встренула, уж так она мне поглянулась, так поглянулась, что и слов таких нету. Всем взяла, разумница. Чой-то ее не видно, показали бы товар-то красный, мы на погляд и купца привезли…
За занавеской громче зашелестел шепот, испуганно ойкнули, но Семен так надсадисто кашлянул, что сразу все стихло. Как умерло.
– Красного товару в Огневой Заимке много, неужель на нас свет клином сошелся? Мы и не богаты, и не знатны…
– Да и мы, голубушка, не из купцов, – не дала Настасье договорить Устинья Климовна, – на бичике живем, от земли кормимся. В самый бы раз нам породниться да порадоваться…
– И-и-их! – высвистнул, будто коня понужнул, хозяин и стал прежним Семеном Коровиным. Махнул обеими руками враз и пошел нарезать круги вокруг стола. – И-и-х, жизнешка, до чего короткая! Надо же, Марью сватать приехали! Слышь, Настя, Марью ж сватают, а мы с тобой теперь кто – старики?
– Да сядь ты, не мельтеси! Нашел о чем страдать! – Настасья пригорюнилась и, не глядя на мужа, прошла перед гостями, откинула занавеску, позвала: – Марья, выйди к людям!
Не зря шептались и суетились за занавеской. Марья вышагнула перед Зулиными во всей красе: широкая цветная кофта с оборками ладно облегала крепкий стан и высокую грудь. Новая, видно, ни разу еще не надеванная юбка ниспадала вниз широко и вольно, колыхалась над высокими зашнурованными ботинками. На голове, укрывая уложенные в круг тяжелые косы, красовался шелковый платок с дивными цветами. И вся она, чистая, цветущая, озаренная смущенной улыбкой, от которой играли на щеках ямочки, замерла, уставившись взглядом в Митеньку. Ни отца с матерью не видела, ни Устинью Климовну, ни старших Зулиных, только его одного, родимого. И столь ярок был этот взгляд, озаривший полусумрак избы, столь много сказал он, что плести дальше ненужные кружева пустого разговора было попросту неловко.
Хозяева засуетились, собирая на стол угощение, старшие Зулины облегченно вздохнули, Устинья Климовна истово перекрестилась, и только один Митенька, сдавленный с двух сторон, продолжал сидеть безмолвно и безучастно, словно все, что происходило здесь, никаким боком его не касалось.
Свадьбу играть договорились на Покров.
В жаркой, сытой истоме доспевало доброе лето. Закончив с сенокосом, Огнева Заимка готовилась жать рожь, а там уже и пшеница подходила, вымахнувшая нынче высокой густой стеной. Тяжелый, наливающийся колос клонился к земле. По ночам полыхали зарницы, по утрам на травы высыпала обильная роса – будто дождь прошел. Овощь в огородах зрела так, что треск стоял.
В промежуток между сенокосом и жатвой, когда в хозяйственных делах объявлялся небольшой роздых, Огнева Заимка разом и поголовно, от мала до велика, впадала в рыбацкую страсть. Выходили на Уень с неводами целыми околотками, по пять-восемь семей, дома оставались только неходячие старики и такие же неходячие младенцы. Рыбу варили, жарили, а больше всего сушили на зиму, развешивая на веревочках вдоль стен. Ненасытные коты и кошки жрали без меры и таскали чуть не по земле огрузлые животы, будто все собирались вот-вот котиться.
Рыбный запах плавал едва ли не в каждой избе.
Растащило на свеженинку и Степановну. Подступила к Вахрамееву и к Ваське с упреками: люди-то вон за две-три тони целые лодки с верхом наваливают, а вы сидите сиднями, и даже ухи сварить не из чего, пользуетесь, что Тихон Трофимыч на вас цыкнуть не может, потому как в отъезде…
– Я за поясницу боюсь, – отнекивался Вахрамеев, – не дай Бог простыну и слягу…
– Да с чего ты простынешь, – негодовала Степановна, – вода – как молоко парное. Пошли бы с Васькой хоть две тони сделали, Феклуша бы на подхвате вам, а уж я бы рыбку в порядок привела, тут помощников мне не надо.
– Ты, никак, оголодала, Степановна?! – удивлялся Вахрамеев и растерянно поглаживал бородавку, – давай, я тебе денег вырешу, пойди да купи, коли тебе невтерпеж ухи хочется.
– Ты глянь на его! Ты глянь! – Степановна руки в бока уперла и даже заколыхалась от таких речей. – Денег он даст! Богатей нашелся! Лень ему требуху растрясти! Вот приедет Тихон Трофимыч – все ему доложу! Ишь, каку волю обрели, неохота через губу переплюнуть!
И так допекла, не отставая от Вахрамеева ни на шаг, куда бы он ни двинулся, что тот ругнулся молчком, осторожно почесал бородавку и обреченно отправился искать старые порты и рубаху. Степановна, довольная донельзя, запереваливалась и, взмахивая руками, позвала:
– Феклуша! Феклуша, пойди сюда, девонька!
Никто, кроме самой Степановны, не знал и даже не догадывался, что рыбы ей, хоть свежей, хоть соленой, совсем не хотелось, она и вовсе рыбу не уважала, а весь шум подняла только ради того, чтобы хоть чуть развеселить бедную Феклушу, которая, узнав о сватовстве Митеньки, совсем сникла и жила, будто на ходу спала, ничего не видя вокруг себя и не слыша. И с какой стороны ни подкатывалась к ней Степановна с утешениями, она ничего не отвечала и лишь ниже клонила голову, упирая глаза в землю. «Вот и добро будет, хоть побродят по речке, глядишь – и думки отмякнут», – радовалась Степановна, когда увидела, что глаза у Феклуши чуть ожили.
Поднялась в доме легкая суматоха. Вытащили невод, подвязали новые грузила, заштопали дыру в мотне. Мешки под рыбу приготовили, и тут, когда уже все наладили, выяснилось: Вахрамеев ниже поясницы в воду заходить не согласен.
– Дак ты чо, посуху его таскать будешь?! – шумел Васька.
– Около бережку, около бережку… – невозмутимо отвечал Вахрамеев и наматывал одну за другой тряпки на свою болезную поясницу.
– Подь ты к черту! – ругнулся Васька и выскочил за ворота. Как и в любом деле, коль на него согласился, Васька любил удаль и веселье. А какое тут веселье, если от одной поглядки на Вахрамеева хочется таракана сжевать. – Обметом будем рыбачить! Я щас, мигом найду!
И правда, глазом моргнуть не успели – а он уже вернулся с Иваном Дурыгиным и со всем его приплодом. Парнишки аж подсигивали от нетерпения. Они-то уж знали, что такое обметом рыбачить: один конец невода заводят на веревках, на лодке, чуть не на половину реки, а затем, выбрав большой полой, начинают пританивать. И вот тут важно, чтобы рыба не выскочила через то пространство, где одна лишь веревка тянется. А для того, чтобы не выскочила, бьют боталом, из жести сделанным, отпугивая рыбу и загоняя ее в мотню, а чаще всего выпускают ребятишек и они поднимают такой гам и плеск, визг и писк, что взрослым рыбакам впору уши затыкать или нырять под воду.
