— Большой обоз? — сдерживая гнев, спросил Назаров.
— Так это — как считать. По нашим возможностям дюже большой, более двух десятков подвод.
— Не о том договаривались, Остап Силыч.
Кодар почувствовал, что голос полковника крепчает, как ветер к грозе.
— А ты, Семен Кирилыч, не мотуй. Об чем договаривались — помню. Но и ты вспомни, што обещал: «Все Войско Донское из Крыма приведу, до двух сотен пулеметов, десяток артиллерийских батарей…» Так говорил? То-то и оно. Похоже, што не освобождать пришел, а войско собирать.
— Что это, измена? — тихо, сквозь зубы процедил Назаров, чтобы другие не слыхали.
— Не об пас речь, Кирилыч, мы уже пришли. Вот нас только всего и осталось. Да што мы. Со всего Дона одной дивизии не наскребешь.
— Всех казаков надо поднимать. Об этом договор был.
— Пытались мы, Семен Кирилыч. И так и сяк пытались. Не дюже казаки супротив Советов настроены, подкупили их.
— Что-то непонятно мне…
— Землей подкупили. Выделили бесплатно нарезы земли и к ним паи тростника. Держатся казаки за это.
«„Выделили бесплатно нарезы земли…“ — эти слова ударили, словно хлыстом. — А что я скажу станичникам-землякам? Не дело, дескать, бесплатно землю получать. И поскольку земля испокон веков в цене была, будете отныне выплачивать за надел земли выкуп… Что они мне на это ответят?»
Назаров поделился своими сомнениями с Шелковичем.
— Вы забываете, Семен Кириллович, — убежденно ответил Шелкович, — что земельный закон рассчитан на крепкого хозяина. Большевики называют его кулаком. Этот слой казаков и крестьян пупом прирос к частной собственности. Для них так: не куплено — не мое. Мое то, что могу хоть продать, хоть черту отдать.
— Ну, если ты такой ученый, сегодня на сходе и объясни казакам, что к чему. Только, я думаю, если земельный закон рассчитан на крепкого хозяина, то ему на Дону клева немного будет. Мало нынче осталось на Дону крепкого хозяина. Вон Кодар сказывает, в Ново-Николаевской их всего два десятка.
— Каждый казак мечтает стать крепким хозяином. Так что клев будет…
— Ну-ну, дай-то бог. — Назаров кивнул в сторону обоза — Собирай, Дмитрий Петрович, сход, будем говорить с народом.
К полудню отряд занял круговую оборону, закрепился. Вперед было выдвинуто боевое охранение, по степи веером рассыпались разведывательные дозоры. В ближайшие хутора и станицы направились на подводах и верхом тайные посланцы, выходцы из тех мест, чтобы распространить листовки, прокламации, брошюры.
«Хлебная разверстка — это государственный бандитизм… — писалось в листовке. — „За Советы, но без коммунистов!“— вот наш лозунг. Викарный епископ Вениамин и вождь наш, правитель и главнокомандующий войсками юга России генерал Врангель призывают к благоразумию и устранению коммунистов из Советов».
А тем временем около собора Николая-угодника у станичного правления установили броневик и два автомобиля, артиллерийскую батарею, двадцать пять пулеметов (все, кроме пяти, которые находились в боевом охранении). Сюда стекались сначала совсем еще молодые казаки, инвалиды войны и бабы.
— Глянь, пулеметов сколь! Как дадут — тыщи покосют, сила!
Бывалые фронтовики шептались между собой:
— Чево ж эт он выставил напоказ. Вот и разведывать не надоть.
— Можа, эт первый эшелон, а на подходе главные силы?
— Ежели первый — то силенка есть. А ежели это и есть главные силы, то это — как сорока под стреху накапала.
Казаки сдержанно засмеялись.
— Конечно, боевой полк подвести — от этого отряда мокрое место останется. В такой отряд даже кто хотел бы не пойдет: дела не будет, а беды посля до конца жизни не расхлебаешься.
Старики и почетные люди станицы пришли последними. Они скучковались у крыльца правления и, казалось, не обращали внимания на то, что происходит на майдане. Как только доложили, что старики прибыли, Назаров вышел на крыльцо в окружении своей свиты — Сухаревского, Попова, Севякова, Раденкова, войскового старшины Бударина, Шелковича.
Толпа на майдане притихла, взоры устремились на стоящего чуть впереди других Назарова. Высокий, сухопарый, с угловатыми плечами, серая черкеска с серебряными газырями. На боку — новенькая, коричневого хрома, кобура с модным бельгийским браунингом.
Назаров снял с головы папаху и низко поклонился. Потом резко тряхнул густым вьющимся русым чубом и уложил его растопыренными пальцами.
— Низкий поклон вам, дорогие мои земляки-станичники, привез я из Крыма от родычан, другов и товарищей ваших! — Его резкий, сильный голос охватил всю площадь и отразился в толпе глухим гулом. — Господа казаки! — продолжал горячо Назаров. — Надвигаются события, которые приведут народы Дона, Кубани, Терека и Астрахани к образованию самостоятельной Северо-Кавказской республики. Казачьим областям будет предоставлена широкая местная автономия с самостоятельным политическим и экономическим управлением.
Он сделал паузу и в ожидании взрыва ликования окинул взглядом толпу людей, молча смотрящих в его глаза. «Мои слова не проникли в их сознание, не поняты. Надо говорить не в государственном масштабе, а о том, что их сейчас заботит. Но сначала стоит припугнуть».
— Вы, дорогие станичники, в ближайшее время станете свидетелями грандиозного наступления войск генерала Врангеля на всех фронтах и долгожданного освобождения казачьих областей… Я призываю вас, господа казаки, дорогие станичники, встать под знамена, которые поведут вас в последний победный поход за установление образа жизни, к коему веками тянулись души народные.
Назаров почувствовал, что слова его все так же падают в пустоту. Он посмотрел на Шелковича и неожиданно для себя сказал:
— Сейчас выступит представитель правительственного сената Дмитрий Петрович Шелкович.
В глазах осваговца вспыхнул гордый огонек. Он приосанился, вскинул руки вверх и широко развел их, будто этим жестом распахнул свою душу.
— Люди православной земли донской! Волею главнокомандующего войсками юга России, вождя нашего и правителя, сенат разработал земельную реформу, в соответствии с которой помещичье землевладение ликвидируется и земля отдается народу…
«Земля отдается народу!»— эхом прокатилось по толпе, и она зашевелилась, загалдела, засудачила на разные голоса. Многие начали пробираться поближе к крыльцу. Какой-то тощий казак, о которых говорят: «И в чем только душа его держится», подошел вплотную к крыльцу, снял фуражку и спросил:
— Ежели так, господин правительственный сенатор, — спасибочко вам. А то мы думали — отымать у нас землю будуть. Значит, господин Врангель перейшов на сторону красных?.. — Не замечая свирепого взгляда Шелковича, казак продолжал — Я так думаю, што коли он супротив помещиков и прочих, то, слава те господи, наступит наконец великое замирание, а опосля…
