— Привести их, — приказала она.
Трое ее крепких братьев схватили двух молодых людей — тех, кого она в первую очередь заподозрила в похищении своей юной дочери, — и доставили их к ведунье. Молодцы заявили о своей непричастности к этому преступлению. Впрочем, ничего иного ожидать от них и не следовало. Лукреция приказала им положить пальцы на ножницы, которые воткнула в край сита. И ножницы не повернулись, чтобы обвинить одного из них, нет, они упорно указывали на некое третье, неизвестное ей лицо. И странные глаза альбиноса, восьмилетнего сына соседки, где Лукреции частенько удавалось разглядеть будущее, опять-таки не обвинили этих двоих. Оранжевые радужки мальчика не показали их образов. И поэтому ведунья отпустила этих молодых людей, хотя и знала, как они вожделеют юную Марию-Терезу.
Весть о злодейском похищении была разослана всем контрадам Сиены, хотя время было неподходящее и между ними царило сильное соперничество: праздник Палио должен был начаться уже на следующий день. Тем не менее пропавший ребенок — это пропавший ребенок, и кроме того, многие контрады вели дела с Лукрецией, потому что ей быстрее всех в Тоскане удавалось переправить краденое и выручить за него больше денег. Так что мельчайшие свидетельства очевидцев постепенно собирались в течение всего дня. По одному слуху, девушка влюбилась в юношу из контрады Аспида, они тайно обвенчались и сейчас у них брачная ночь. Лукреция не поверила: она знала свою Марию-Терезу. Ведунья вырастила девочку настолько же невинной и чистой, насколько она сама, ее мать, была практичной и порочной.
Второй слух казался более тревожным. Стражник у дворца архиепископа видел девушку, входившую в тайную калитку незадолго до полуночи. Стражник рассказал об этом своему двоюродному брату. Немало девиц входили во дворец: его святейшество архиепископ славился сластолюбием; однако большинство приходили добровольно, ради вознаграждения. А эта девушка, как сказал стражник своему кузену, плакала жалобно и безнадежно, а потом верзила немец, постоянная тень архиепископа, затащил ее в калитку.
Чем больше Лукреция думала о дворце монсиньора Чибо, тем больше она беспокоилась. Она и раньше почти никогда не спала в ночь перед Палио, но на этот раз была настолько измучена тревогой, что стоило ей закрыть глаза, как перед ней вставали ужасные видения.
Лежа у очага, Лукреция снова и снова обдумывала предпринятые ею шаги и то немногое, что еще можно было бы сделать. Наконец она поняла, куда необходимо пойти. В Сиене существовало только одно место, где можно было бы искать ответ на вопрос беспокойной матери. Оно было даже более святым, чем часовня ее контрады на виа Камоллиа.
Лукреция шла по темным, почти мертвым улицам, думая о том, куда направляется. Именно там ее возлюбленный Витторио предложил ей сочетаться браком, и там он умер у нее на руках. Она не бывала у Ивового ключа с того самого дня, уже десять лет. Она собиралась сводить туда свою Марию-Терезу теперь, когда девочка уже повзрослела. Матери надо было поделиться с дочерью женскими тайнами.
Это место располагалось почти у самой северной стены города, на склоне, который оказался слишком каменистым для того, чтобы на нем строить дома, — и потому оно осталось нетронутым. Поток, вырывавшийся из камня, славился чистотой воды и ее целебными свойствами. Водопад изливался с высоты двадцать футов в небольшое озерцо, которое затеняли и почти скрывали три ивы. Оно было очень глубоким. Никто никогда не измерял его глубины, потому что, как говорили, в нем жила сирена, готовая утопить каждого, кто проникнет в ее царство.
Лукреция раздвинула опущенные к воде ветки. До полнолуния оставалось три дня, и яркий свет луны пробивался сквозь полог листвы, падая на древнюю статую: безрукую девушку в тоге, волосы которой были убраны в римском стиле, а торс покрыт мхом и плющом. Лукреция знала, что многие видели в ней духа озера, но сама она так не думала. Та нимфа, которой она молилась и которую часто успевала заметить краем глаза, была обнаженной девушкой, едва переставшей быть ребенком. Полубогиня пробегала по поверхности воды так же легко, как Господь Иисус Христос шел по Галилейскому озеру. Эта нимфа слышала немало молитв — и откликалась на многие. И только она, эта бессмертная полудевочка, могла сейчас помочь Лукреции.
Ведунья села у кромки воды и раскрошила захваченный с собой хлеб, бросив его так, чтобы хотя бы часть долетела до середины озерца. Большие карпы с толстыми сверкающими животами всплыли на поверхность и принялись хватать подношение, разбрасывая золотые отблески и увлекая его на глубину. А потом Лукреция впервые сняла кольцо, которое ее любимый Витторио, второй муж, но первый возлюбленный, надел ей на палец в этом самом месте. Она сняла его, поцеловала и бросила в центр озера. Когда волны побежали к ней обратно, женщина начала молиться на языке, который давно исчез с этой земли, но хранился в сердцах тех, кто обладал даром смотреть вдаль. Это был язык того народа, который первым поселился у этого озера, — тот, на котором должна была говорить нимфа, юная, как девочка, но древняя, как сама земля.
В освещенной луной глади озера Лукреция увидела, как ее лицо преобразилось. Теперь оно стало таким, каким было двадцать лет назад. В те годы Лукреция была такой же юной, как ее Мария-Тереза. На том же неумирающем языке Лукреция попросила нимфу даровать ей возможность обучить свою единственную дочь мудрости этого священного места.
Водопад, который никогда не останавливал своего течения, даже во время сильной засухи, которая превращала его в тонкую струйку, внезапно исчез. Но у Лукреции почти не было времени на удивление: почти сразу же вода вновь вырвалась из камня и принесла с собою тело. Оно рухнуло в воду прямо перед Лукрецией, обдав ту дождем брызг, и ведунья отскочила назад, выругавшись от страха. На нее из волнующегося озера снова смотрело лицо — ее собственное лицо, каким оно было двадцать лет тому назад. Лицо Марии-Терезы.
Чудо в воде плюнуло прямо в нее, и она услышала, как ее дочь кричит: «Мама!» Лукреция поспешно схватила бьющееся тело и вытащила его из озера, так что оно плюхнулось на нее, словно выуженный карп.
Лукреция успела как раз вовремя. На освободившемся месте немедленно появилось еще одно тело, которое в полете извивалось и крутилось. Оно упало в воду плашмя, широко раскинув руки — прямо на живот.
— Святый Отче Небесный! — вопил Фуггер. — Больно! Помогите, я тону!
Мать и дочь одновременно протянули руки и поволокли его к краю воды, откуда он уже сам сумел выползти на берег. Там он и упал, отчаянно рыдая.
— Больше никогда! — прохрипел он. — Я стану старым, грязным и довольным. Больше я плавать не буду!
