Два мещанина подошли к сотнику.
– Н-ну, рыло. Это как же? На Бога руку поднял. Савл, паче кала смердящий.
Корнила налился краской. Вырвал меч.
– Ти-хо, хлопы!
Это он сделал напрасно. Новогрудским мещанам, как и вообще тогдашним мещанам, оружием грозить не стоило. Рык толпы набирал силу, подогреваемый шальной яростью. Гулко лопнул, разбившись о голову Корнилы, пустой горшок. Конники потащили мечи из ножен. И тут белое, синее, красное, золотоволосое, пёстрое от дубинок, палок, кордов, клевцов и пик море накатило на них со всех сторон. Полетели квашни, поленья, засвистели в воздухе камни.
Напуганные криком, ослеплённые, кони ярились и вставали на дыбы, а потом что было духу рванули сквозь толпу и полетели прочь. Вдогонку им для острастки пустили с десяток стрел. Магдалина в отчаянии наблюдала бешеный бег латников, зная, что раньше чем через пару дней (и то взяв подкрепление в Любче) Корнила сюда не вернётся. Смекнула, что Христос теперь навострит отсюда лыжи и, значит, снова дороги, самые глухие, где даже голубиных станций нет, значит, надо идти и бросить Ратму.
Если бы она ведала, что эта околичность спасёт её, думала бы иначе. Но она ничего не подозревала и потому пошла глухими улицами к замку, чтобы, если получится, попрощаться с Ратмой и взять клетку с голубями про запас. Клетку она получила, но парня не увидела. Стражник сказал грубо:
– Иди-иди. Он под замком.
– За что?
– Ну, значит, хороших дел наделал.
Это известие наполнило её тревогой. Что такое могло случиться? Неужели за ночное приключение? А может, он всё открыл отцу? Ну нет, не может же он быть настолько глупым, чтобы вот так сразу. Всё это нужно было долго готовить…
…Она не догадывалась, что Радша оказался именно таким «глупым». Ошалелый, обезумевший от счастья, любви и желания, он открыл отцу, Мартелу, что с невестой у него всё кончено, что он не хочет из-за земель стать посмешищем и решил жениться на другой. Отец урезонивал его, мол, всё это шелуха, мол, благородные не хозяева себе, мол, женившись, можно иметь хоть сто любовниц. Юноша ошалел. И тогда воевода приказал посадить его под замок.
Ей было очень тревожно, и какое-то предчувствие мучило ее, и тянуло, и сосало под сердцем.
…Между тем общий исступленный восторг достиг апогея. Юрась видел, что на другом конце площади уже стоит над ручной коляской, наполненной запечатанными бутылками, желтозубый Варфоломей. Ждёт, и лицо его как плохая трагическая маска. И ещё Христос видел, что никто к Варфоломею не подходит, все смотрят на них и, значит, фокус пока выгорает. Всё шло хорошо.
И тут к нему снова подошли два бывших слепца. Народ встретил их дружескими криками.
– Ну как, стали видеть? – спросил Христос.
– Ага, – оскалился тот, что взял монету.
– Ну и хорошо, идите с миром, – дружелюбно напутствовал Христос.
– Мир не дёшево достаётся, – шепнул мазурик. – Давай ещё три золотых.
Они шептались с ласковыми улыбками на губах. Народ с умилением смотрел на эту сцену.
– Нету меня больше. Слово. После, может…
– Крикнем, – пригрозил слепой.
– А я вот сейчас тоже крикну, – ухмыльнулся Пётр, – что вы за исцеление ещё и денег требуете. Тогда вам живо глаза выбьют, а другого Христа – дай вам Бог, голубчики, дожить до Его пришествия.
Братчик с трогательной нежностью обнял их. Зашептал:
– Идите к дьяволу, возлюбленные братья мои. Пока не посыпались звёзды из глаз ваших. Не хотели по-доброму подождать? Пугаете? Пинка вам в зад.
В толпе возникли вздохи умиления. Братчик подвёл «братьев» к ступенькам паперти и незаметно дал им сильного пинка в зад. Те с кометной скоростью полетели сквозь толпу.
– Ишь, побежали как, – растрогалась баба. – С радости, милая!
– С радости побежи-ишь.
…Магдалина шла, и тревога её делалась нестерпимой. Что же, наконец, случилось? Она внезапно почувствовала одиночество и страх. Ей хотелось поскорей добраться до тех, кого она час назад чуть не отдала в руки святой службы. С ними не так опасно, они что-нибудь придумают.
Готические, поперечно-туманные дома нависали над ней, казалось, следили острыми маленькими оконцами, притихли. Она физически ощущала, что за каждым рогом её ждёт опасность.
И вот в самом конце улочки она увидела на ступеньках храма Христа с товарищами, ощутила внезапный прилив радости и… остановилась.
Между нею и Христом стояла жалящая взглядами небольшая, преимущественно женская толпа. Были тут костёльные жёлтые девы и красные молодицы с тупыми и злобными глазами, были вечные «девушки» с улицы Святой Цецилии, смотревшие жадно, согреваемые сознанием собственной неуязвимости, было несколько пожилых мужиков в переломном возрасте и монахов с блудливыми гляделками. Было даже несколько женщин из благородных, в богатых платьях.
Все эти фигуры обрисовались перед ней со странной резкостью.
А впереди стояла дородная баба в девичьем венке. Расставила ноги, сложила на груди уродливо могучие руки. Обметанный болячками рот усмехался.
«Ганория из Валевичей, – поняла Магдалина. – Всё. Открыл ей старый хрен воевода».
Она рассматривала общую и Ратмирову невесту и поневоле иронично думала: «Бедный Ратмир. Ну, эта его научит».
– Ведьма! – бросила Ганория тихим голосом. – Опоила дьявольским зельем. Искусительница…
Магдалина шагнула вперёд, глядя ей в глаза. Та опешила, и потому, видимо, Магдалина набралась наглости.
– Ну, – сказала она. – Очисть дорогу.
Толпа ханжески молчала. Боялась смелых глаз.
– Распутница, – прятала глаза Ганория. – Самодайка. Колдунья. Тварина. Женихов чужих уводить?..
– Ты-то кто? – усмехнулась «лилия». – Дорога базарная.
Она отставила клетку, чтобы случайно не растоптали.
– Приходят тут гнилые… Хамка… На дворян замахиваешься? Не по чину.
– Отойди.
Голос был таким властным, что нахальная бабища отступила было, поддавшись свойственной подобным натурам подлой трусоватости, но вокруг зашептали:
– Не пускай… Не пускай…
Магдалина поняла: пройти не получится. Теперь нужно было устроить большую ссору: может, услышат свои и помогут, пока не убили.
– Чародейка… Отравительница… Глаза выдеру, шлюха ты, – бросала Ганория.
– Молчи, общий колодец… Заживо гниёшь, а на молодого рыцаря грязные взгляды бросаешь… С тюремщиками тебе спать, с прокажёнными, с палачами! И он ещё с тобой пойдёт, святой мальчик? А дулю.
– С тобой разве, с шалавой? – спросила хозяйка Валевичей.
– А и со мной. Орёл такой гусыне грязнохвостой не пара.
– А ты кто, хлопка?
– Да уж не ты. К чьему дому весь город тропу протоптал? – Она придумывала, но знала: с этой что ни скажешь, всё будет правда. – Да есть ли в Новогрудке такая компания, где бы тебя «нашей мельницей» не называли? Да у него, если дураком будет, шея сломается от тех подарков, что ты ему к свадьбе припасла!
