Наконец я перестал бурно исторгать эмоции, и заметил уже более осторожно:
— И у этого искусственного интеллекта есть какое-то подобие личности?
— Возможно, — очень осторожно сказал отец. — По крайней мере, именно в этом мире…
— О… — от этого предположения вдруг повеяло холодком.
— Да. Я знаю. Та самая «смеющаяся баньши» — какой-то отзвук призрачного искусственного сознания.
— О боже… — проговорил я, чувствуя, что нехорошо трезвею.
— Что тебя так пугает? — спросил он в ответ на мой пораженный взгляд.
— По-твоему, мы здесь потому, что «Янус» просто не хочет возвращаться? Может быть, не хочет расставаться ни с какой тенью своего искусственного разума?
Все кругом отчетливо нервно заерзали на месте.
— Ну, все-таки он, наверное, не настолько разумен… — впервые подав голос, приглушенно пробормотал Олаф.
— Или, может, «она»?! — вставила Линор. — Смеялась ведь определенно девушка!
— Это… более абстрактное название, — оживился Олаф. — И Янус-то все-таки мужского рода, пусть и двулик как черт-те что…
— Не исключено, что у него много образов под настроение, — заметил отец. — Вот здесь он ведет себя так. А где-то, может — совсем иначе. В любом случае, это скорее отзвуки, отголоски очень многих сознаний, моделями которых он оперирует. И вот теперь, в момент какой-то перегрузки это, в частности, отразилось так, как фрагмент какой-то записи.
— Ох, — вздохнул Фризиан. — Мы как будто объясняем природу привидений!
— А это же и есть привидение! Техническое!
Мы невольно взорвались смехом. Но ведь в этом и правда был смысл! Мы же знали!
— То есть, ты думаешь, это не помешает нам вернуться?
— Думаю, нет.
Он сказал это слишком уверенно! И я снова уставился на него с пристальным нетерпением.
— Он снова заработал?..
— Пока что на сорок процентов. Показания еще нестабильны. Но он явно восстанавливает свою «темпоральную энергию» и вскоре будет способен на скачок. Одновременно — окружив буфером это самое время — где он находится сейчас. Так что, ты был совершенно прав. Ничего не сломано и не испорчено. И даже смеющиеся призраки — не показатель чего-то фатального. Просто настройка на новую точку в пространстве и времени. Это действительно очень логично!
Я прикинул кое-что в уме.
— То есть, когда мы вернемся в свое будущее — какое-то время там не будет никакого буфера. Верно?
Отец, прищурившись, кивнул.
— Вернее не бывает!
— Тогда следующий вопрос — столь же логичный: насколько мы уверены, что он вернет нас именно обратно, а не в какую-то оптимальную для нас модель «нашего настоящего будущего»?
— Хороший вопрос, — улыбнулся отец не так весело, как ему бы хотелось. — Но я думаю, он справится. Все-таки, наша реальность есть наша реальность, и ее отпечаток все равно с нами, хотим мы того или нет. Вся информация — сознательно и бессознательно, и вся информация, накопленная самой станцией. В любом случае — если представить многовариантность развития одних и тех же событий, бесконечные наши подобия, различающиеся лишь «на волосок», совершат в этот момент то же возвращение, и я не думаю, что разница может оказаться хоть сколько-то заметной и принципиальной. Насколько мы просыпаемся теми же самыми каждое утро? Когда бесконечное количество клеток отмирает и сменяется новыми, и все мы меняемся с каждым мгновением, с каждой его долей, как ни дели.
— Хорошо, — кивнул я. — А то я боюсь даже представить, куда он нас зашвырнет, если как следует покопается в моем сознании. Хотя, он ведь уже это сделал…
— И что мы получили? — заинтересованно спросил Олаф.
— Запеченные детские головы! — немедленно отозвался Фризиан. — Кровавые жертвоприношения! Живого динозавра! Адскую гончую!
— Идите к черту! Этого и в нормальной реальности всегда хватало!
Все расхохотались.
— Вот именно! — воскликнула Линор. — Подумаешь мелочи жизни!
— В конце концов, — проницательно подметил отец, — сегодня ты совершенно спокойно говорил о «Янусе» и не пытался сменить тему.
— Вот только не думайте, что я вам доверяю!
Снова повисла недоуменная тишина. Почти осязаемая и ласкающая слух своей неуверенностью. Она бы, конечно, не продержалась долго, но я все равно не дал ей шанса:
— Я вам не верю, и не мечтайте! — улыбнулся я. — Но я верю в вас. Что вы всё сделаете правильно, даже если я ошибусь. — Давно ведь нужно было решить так, верно? Но я решил выждать время. На всякий случай. — И потом, что-то я не помню, чтобы мы сегодня всерьез говорили о технике. По-моему, все больше о привидениях!
— Ха-ха! — громко воскликнул Гамлет, и все к нему присоединились. Наверное, даже «Янус» со своим призрачным смехом.
Итак, выходит, «Янус» подыскал для нас оптимальное место прибытия и существования, основываясь на целом ворохе наших толком не осознанных желаний.
Это объясняет и недавнее признание «Ланселота», каким естественным ему казалось погружение и «врастание» в этот мир, всю странную легкость, с которой мы действительно в него вживались. Он был предназначен для нас. И что бы значила тогда моя запущенная мания величия, что привела меня к «верховному трону всей Британии» как стрелка компаса к северному полюсу? Только то, что в детстве я был больше других помешан на этой сказке? Или какое-то отражение моих настоящих стремлений. Что я там недавно думал такого доброго о «царях горы»? Или это всего лишь гиперкомпенсация — возмещение чего-то, что, как мне казалось, было отнято — чувства того, что я управляю собственной жизнью, стремление восстановить контроль над тем, что вижу — в виде формальной власти. Восполнение чувства уязвленности, неукротимый реваншизм по горячим следам. Наверное — все это вместе. И в результате получения желаемого контроля и предсказуемости — столько подозрений в том, что этот мир — только галлюцинация.
А Мордред — всего лишь отражение моего изначального желания назваться так самому, или тяга к саморазрушению?
«Тебя погубит твоя собственная тень», — вспомнил я слова Маэгона. Замечательные, черт побери, в свете всего этого слова… Хотя почему бы не списать все на подавленную тягу просто к разрушению? В конце концов, реваншизм и деструкция созданы друг для друга. Разбить окно, взорвать парочку-другую звезд, чтобы успокоиться — более чем естественно. Власть и разрушение — прелесть-то какая. Как раз то, чего обычно так не достает в жизни.
Я поговорил с Мордредом, слегка ужасаясь. Я в самом деле выгляжу очень похоже? Тогда, в этом взгляде со стороны, мне нравилось далеко не все. Не говоря уже о том, что я оказался не уникален. Или мы все же сходимся далеко не во всем, что и вызывает у меня сомнения? И что больше меня задевает — различия или сходства? Как бы то ни было, это нервное недовольство явно являлось необъективной пристрастной реакцией, и я старался не обращать на нее внимания, по крайней мере, не руководствоваться. Хотя старался и не отметать начисто — мало ли что важное можно тут пропустить.
