Большущий камень, грохнув с навесом на наш участок стены, пробил настил, и теперь в нем зияла огромная дыра, провалиться в которую ничего не стоило, а внизу шел ход между участками. Эту дыру нужно было старательно обходить, чтобы не рухнуть вниз. Меня ужаснуло, что туда попросту сбросили несколько человек, погибших при очередном штурме. Но все верно, хоронить уже некогда да и некому, все заняты татарами, которые вырастали словно грибы после дождя, а нас все меньше и меньше…
Вечер четвертого дня был печальным, все прекрасно понимали, что дни города сочтены, нет, даже не дни, а часы, и помощи ждать неоткуда.
Мы сидели, как всегда, у небольшого костра, греясь и размышляя. Уже не хотелось слушать мои сказки, не хотелось шутить, силы оставались только на то, чтобы дожить до завтра и погибнуть, убив еще нескольких ордынцев. Наверное, самыми страшными были не раны, не боль, не пронизывающий холод, а вот эта безысходность, понимание того, что как бы мы ни старались, ничего изменить нельзя.
Небо вызвездило, как обычно бывает в морозные ночи. Крупные, словно начищенные, звезды равнодушно взирали сверху вниз на крошечные точки – людей, копошащихся на стене и под ней. И этим звездам было совершенно все равно, кто завтра победит, а кто погибнет. Точно такое же небо было тысячу лет назад и будет восемьсот лет позже. Может, немного изменятся очертания созвездий, но звездам будут все так же безразличны судьбы людей…
Стало страшно, по-настоящему страшно. Неужели эта ночь последняя?! И это небо завтра никто из нас уже не увидит?! Так, прекрати истерить, возьми себя в руки. Еще никогда истерика не помогала отбить татар от стен города.
Господи, о чем я?! Совсем с ума сошла?
Я хотела домой, просто домой в Москву, в свой офис на Ленинском, в свою квартиру… Я устала от ужаса, крови, смертей вокруг… Я сделала все, что могла… предупреждала всех, но никто не слушал… билась с татарами на стенах…
Но завтра стена рухнет, и татары ворвутся в город. Тогда гибель, а умирать совсем не хотелось ни пятнадцатилетней боярышне, ни тридцатилетней женщине из далекого будущего…
Как можно вернуться?! Только вернувшись в Козельск, что мне теперь недоступно.
Вдруг стало смешно. Вот прямо сейчас открою Южные ворота и пойду через ордынские ряды, мимо пороков, мимо всей ханской охраны, а они будут вежливо расступаться, мол, вы, Анастасия Федоровна, обратно к себе домой? Пожалуйста, пожалуйста, а не проводить ли вас?
Стена вздрогнула от очередного удара. Ага, эти проводят! Даже насиловать не станут, им моя девичья прелесть сейчас ни к чему, у них одна задача – взять Рязань! И пока не справятся, ни о чем другом думать явно не способны. Во всем есть свои плюсы, это хорошо, что татарам сейчас не до меня.
После того как увидела первую рожу на гребне стены, называть их татарами язык не поворачивается. Ордынцы, сброд, бандюганы, для которых ничего святого! Вперед гонят два чувства – жажда наживы и, что важнее, страх. Ну, с наживой все ясно, нажива много кого гнала вперед и заставляла совершать глупости и даже преступления. А вот со страхом похуже. Боятся умереть жуткой смертью от рук своих же и твердо знают, что именно это произойдет, если нарушат хоть одну заповедь своего гребаного Потрясателя Вселенной. Идиоты. Называть Вселенной кусок Евразии, а Потрясателем занюханного, вонючего пастуха, выбившегося в начальство!
Ну, ладно, пусть не занюханного, но вонючего уж точно. Чем он поставил на колени столько народов? Страхом. Причем сначала сделал это со своими соплеменниками. Это надо же, так запугать сородичей, чтоб тебя в ранг божества возвели и боялись больше смерти?!
Ладно, хватит ругать их Темуджина, надо подумать о себе, любимой. Что мы имеем?
Предупрежденная Рязань не просто не вняла голосу разума, но еще и поступила точно наоборот разумным советам. Не хотят спасаться – не надо. По ту сторону едва держащейся стены галдят татары (или ордынцы, чтоб их!), готовые ворваться в город и перебить всех. Из истории помню, что абсолютно всех в плен не брали (куда с собой пленных-то таскать?) и живых за спиной не оставляли, им мстители в тылу не нужны, проще вырезать.
Но я в это число «всех» ну совершенно не желаю попадать. И что делать?
Путей вырисовывалось три (кто бы сомневался, в таких-то условиях?): героически погибнуть на городской стене или не совсем героически, просто под ордынской саблей возле дома. Или заживо сгореть в самом доме, что все равно. Это что же получается, меня поневоле заставляют становиться героиней обороны Рязани? Как в том анекдоте, когда в ответ на последнее третье желание стать Героем джинн оставил выловившего бутылку мужика с одной гранатой против трех танков. Неужели нужно было тащить меня в такую древность, чтобы я смогла героически размозжить головы еще паре ордынцев (потому как на большее количество меня не хватит, ухлопают саму, как пить дать, ухлопают)?
Я оглянулась, вокруг сидели, лежали, стояли такие же, как я, простые люди с той разницей, что они ничего не ведали о компьютерах, представляли себе авиалайнеры в виде не слишком комфортных ковров-самолетов, а телевизоры – тарелочкой с яблочком… В остальном они ничем не отличались от моих московских знакомых.
Нет, я не права, отличались… Сейчас за каждым из них дома были немощные старики или малые дети. И каждый готов отдать свою жизнь, взяв как можно больше ордынских, чтобы не допустить в город тех, чьими усилиями содрогалась стена. И каждый понимал, что как бы ни старался, падения не миновать, Рязань будет взята и разорена. И пусть это не впервые, не единожды разоряли свои же русские князья, да и половцы каждый год набегали, просто на сей раз враг уж очень жестокий и страшный.
Я пыталась понять, что они сейчас чувствуют и чем мои чувства похожи на их… Неожиданно из закоулков памяти той прежней московской жизни сами собой выплыли строчки:
«С берез неслышен, невесом
Слетает желтый лист…»
Конечно, вспомнились далеко не все слова, но легко заменялись их простым «тра-ля», все равно начавшие прислушиваться рязанцы не понимали и половины из того, что пела чудаковатая боярышня… И пусть думают обо мне что угодно!
Через некоторое время я уже орала во весь голос все строчки, какие приходили на ум, вперемежку:
«… идем, друзья, идем
За все, чем жили мы вчера, за все, что завтра ждем!
И пусть же смерть в огне, в дыму бойца не устрашит,
И что положено кому, пусть каждый совершит!»
Песня военных лет двадцатого века оказалась удивительно актуальной в осажденной Рязани века тринадцатого. Почему-то подумалось, что настоящее искусство вечно.
Вокруг раздались одобрительные возгласы:
