– По совести, государь, центром мира господнего Вологда ныне является, – пожал плечами Басарга. – Город многолюден, богат, торга обширные, храмы многочисленны и красивы. И пахнет он… Живицей сосновой пахнет и ветрами свежими.
– Эк, расхвалил-то, – хмыкнул царь. – А об том, что Москва – Третий Рим, не забыл?
– Москва, знамо дело, столица веры христианской, святыня православная, – ответил подьячий, – однако же я по службе подьяческой в поездках из конца в край державы твоей мотаюсь и что вижу, о том и сказываю. Из стран западных путь через Вологду идет по Двине Северной и Сухоне. Из моря Балтийского опять в нее, через Белое озеро и Шексну. Из Персии опять же в нее, вверх по Волге. Да и из империи Османской опять туда же, через волок донский на Волгу. С какой стороны куда ни плыви, государь, все едино к ней пути речные сойдутся. Москва же в стороне от дорог выросла, до нее с Волги через всю Оку, до Коломны, и вверх по Москве-реке добираться надобно. Вот и выходит, что столица православная здесь, а центр мира нашего – в Вологде.
– Хвалишь, ровно отчим домом она тебе стала, – хмыкнул Иоанн. – Нешто горожане уже подмаслить успели? Подарков богатых в году этом ни от кого не получал?
– От архиепископа новгородского Пимена получил, – честно ответил боярин Леонтьев. – Восемь пушек новых. Токмо не для себя, а для обители Важской, дабы при замятне какой отбиться могла. Пимен, государь, арихиерей мудрый и богобоязненный, о чадах своих и храмах заботится. Коли его митрополитом поставить, Церковь наша вздохнет с большим облегчением.
– Андрей Басманов его тоже нахваливает всячески, – кивнул царь. – Видать, человек достойный.
– Дозволь с просьбой обратиться, государь, – решил воспользоваться доброжелательностью повелителя Басарга. – Княжна Мирослава Шуйская после болезни долгой и тяжкой исцелилась полностью. Снова служить тебе и семье твоей желает. Коли ныне известно с точностью, что государыню твою князь Андрей Курбский отравил, стало быть, на ней подозрений не осталось? Возьми княжну снова ко двору!
– Совсем в своей глуши лесной ты от событий последних отстал, витязь, – укоризненно покачал головой Иоанн. – Князь Шуйский-Горбатый в измене признался, с сыном вкупе они предательство затеяли. Казну и планы царские выкрасть он хотел да королю Сигизмунду продать.
– Не может быть! – опешил Басарга. – Не верю.
– Сами признались, боярин, – с некоторым безразличием ответил Иоанн. – Это ведь они на тебя напали, убить хотели и бумаги, тебе доверенные, отобрать. Близость твою к престолу совсем уж скрыть нам не получается. Вот они и подумали, будто ты ценное что-то для меня возишь. Хорошо хоть, что именно, не догадались. В узилище ныне казни ждут.
– Не верю!
– Мне в сие поверить тоже трудно было, – признался царь. – Но сие они мне сами в глаза сказали. Шуйские, Курбский, Бельский, Телепнев… Теперь вот, доносят, именно князья Старицкие Сигизмунда о походе моем на Полоцк загодя упредили. Поражения моего желали. Не моего – Руси православной! – повысив голос, поправился государь. – Устал я от предательства, Басарга. Ни на кого положиться невозможно. Вроде и кланяются, и крест целуют, а опосля яду норовят подсыпать и под меч вражеский подвести! Устал. Бросить хочу гнездо сие грязи и обмана, клятвопреступления и ненависти, бросить со всеми его обитателями. Пусть князья здесь без меня друг друга грызут и в злобе задыхаются. Новую хочу построить столицу, чистую и светлую, от дрязг старых свободную. Может, в ней и найдется место святыне чудодейственной. Может статься, как ты о том мечтаешь, там ее получится на алтарь возложить, и пусть светом своим она всю скверну изгонит и более в пределы города не допустит!
– Нет для новой столицы лучшего города, нежели Вологда, государь, – согласился Басарга. – Центр мира будет достойным местом для твоего трона. Дозволь с князьями Шуйскими увидеться?
– Хочешь в глаза душегубам своим посмотреть? Скажи Висковатому, я дозволил, – мимоходом отмахнулся Иоанн. – Полагаю, надлежит мне сим летом Вологду посетить и планы строительства наметить[46]. Ты же со мной поедешь и в подробностях обо всем расскажешь.
– Благодарю за доверие, государь. Я в приказ Разбойный отлучусь, не осерчаешь?
– Экий ты нетерпеливый! Свои желания выше внимания государева ставишь. – Иоанн пригладил свою плотную окладистую бороду. – Не быть тебе хорошим царедворцем. Ну да что с тобой поделать? Ступай!
Идти до тюрьмы Разбойного приказа было недалеко – через ров в Китай-город, к Варварским воротам[47]. Застенки занимали здесь обширные хоромы: три сомкнувшихся углами высоких рубленых дома вовсе без окон – все они выходили во двор. Дьяка Висковатого на месте не оказалось – видать, на пыточный двор ушел. Однако слова боярина Басарги оказалось достаточно. Раз царь велел – пустили и наверх провели. Туда, где под самой кровлей в низкой клетушке томились прикованные к стенам напротив друг друга князь Александр Шуйский и его сын Петр, совсем еще мальчишка. Лет семнадцать, не более. Одеты они были в простые полотняные рубахи и штаны, сидели босыми – однако же не в грязи, чистыми и не кровавыми. У старшего даже борода выглядела ухоженной, словно недавно расчесывал.
Басарга остановился перед дверью, ожидая, пока писарь разберется с засовом, и прикидывая, как лучше всего начать разговор? Пообещать старому князю заступничество перед царем и помилование в обмен на благословение? На разрешение Мирославе выйти за него замуж? Если такое позволение даст отец – княжна, наверное, спорить не станет, снизойдет. Или просто признаться в любви к Мирославе и пообещать заботиться о ней до конца дней? Хотя, нет! Шуйские ведь, поди, и не знают, что она жива. Считают, будто утопилась. Сперва нужно сообщить, что княжна Шуйская сильно болела и потому никого не могла известить о своем отъезде из обители. Послушница такое право имеет, ничего зазорного.
Однако отец и сын Шуйские сказали все сами. Стоило боярину Леонтьеву шагнуть в узилище, как оба встрепенулись, рванулись вперед, едва не выдернув свои крюки из бревен, а не дотянувшись, попытались пнуть ногами:
– Поглумиться пришел, гнусный прыщ, собака бешеная! Гореть тебе в аду, погань богомерзкая! Чтоб ты сдох в помоях, тварь ничтожная!
– Да что же вы на меня так кидаетесь, князья? – опешил от выплеснувшейся на него ненависти Басарга. – Чего я вам плохого сделал?
– А ты мыслишь, мы не знаем, кто дочь мою из монастыря выкрал, у себя держит и брюхатит, ровно полонянку безродную? Ты Мирославу соблазнил, ты ее обесчестил! – Пока князь ругался, Петр все же дотянулся и пнул Басаргу пяткой по колену. Но подьячий не обратил на это внимания:
