— Сафар-бей, свет очей моих, забудем взаимные обиды, — произнёс он тихо, чтобы услышал только ага. — Не до этого теперь!.. Не нравится мне эта западня, в которую нас загоняют хан и гениш-ачерас. Не верю я тем двоим гяурам…
— Мне они тоже не внушают доверия, но им верят те, кто поставлен над нами. Мы ничего не можем поделать!
— Надо быть настороже и, в случае чего, выручать друг друга.
— Не бойся, ага, все будет хорошо. У нас пятнадцать тысяч. А казаков всего пятьсот — шестьсот. К тому же, как сообщили лазутчики, они пьяны… Мы перережем их, как куропаток. На рассвете все будет закончено! Да поможет нам аллах! — сухо ответил Сафар-бей.
Гамид понял, что и теперь примирение не состоялось. И ему стало досадно, ибо он верил в счастливую звезду Сафар-бея, в то, что молодой и решительный ага достигнет высокого положения в империи и сможет во многом быть ему полезным.
— Хорошо, если так получится, — буркнул кисло. — Да будет аллах милостив к нам!.. Но, откровенно говоря, тоскливо у меня на сердце…
Сафар-бей промолчал и пошёл к лазу, нырнул в него. Гамид поёжился, глубоко вздохнул и стал следить, как один за другим исчезают в тёмном отверстии его люди.
И вот наконец все воины гениш-ачераса в Сечи. Хан с половиною орды остановился на берегу Днепра. Вторая половина окружила крепость со стороны Чертомлыка и поля.
Зловещая тишина нависла над Сечью. Не было слышно даже дыхания многих тысяч аскеров. Не дымились над куренями обмазанные глиной широкие трубы. Спали под тёплыми кожухами в высокой башне казаки-часовые.
Янычары запрудили всю сечевую площадь и плотной толпой растеклись между куренями. Их было так много, что все стояли вплотную друг к другу. Ждали приказа — ворваться в курени. Но его почему-то все не было. В тесноте аги потеряли связь. Каждый боялся произнести хоть слово, чтобы не всполошить запорожцев. Куда-то запропастился гениш-ачерас.
Сафар-бей со своими людьми оказался напротив длинного выбеленного куреня. Там, за сплетёнными из лозы и обмазанными глиной толстыми стенами, спали, не подозревая о смертельной опасности, казаки. Ага находился в переднем ряду янычар, который еле сдерживал массу воинов, что напирала сзади.
Рядом с Сафар-беем стояли его верные телохранители — Кагамлык и великан Абдагул. Они упирались ногами в снежный сугроб, принимая на себя напор многих тел, прикрывая агу.
Сафар-бей волновался. Проклятье! Когда же, наконец, будет подан сигнал к бою?..
В Переяславском курене спали не все. Несколько казаков, а среди них Звенигора, Воинов, Метелица и Секач, забрались в дальний угол, накрылись рядном, зажгли свечку и играли в карты. На скамье, что заменяла им стол, блестело золото и серебро.
Деда Шевчика с ними не было. Ему ещё с вечера не пофартило. Проигрался он до нитки и с досады завалился спать. Надо же так — не повезло ему и с местом для сна. Он любил примоститься у печки или на лежанке, чтобы погреть старые косточки. Но сегодня в курене яблоку негде упасть: со всех сторон — с дальних зимовьев, с Правобережья, с Левобережья да Слобожанщины — понаехали запорожцы, созванные для избрания кошевого. На всех нарах плотно, как сельди в бочке, лежали казаки. По этой же причине все были трезвые, хотя за счёт сечевой скарбницы было заготовлено немало горилки, пива и меду, чтобы повеселиться, но уже после выборов.
Шевчик потоптался было возле печки и лежанки, но не нашёл там ни щёлочки, чтобы втиснуться между казаками, храпевшими во все носовые завёртки.
Пришлось старому лечь возле окошка. Накрылся с головой стареньким кожушком, свернулся калачиком и заснул.
Вскоре после полуночи дед Шевчик вдруг проснулся. Ему приснился страшный сон.
Будто поплыл он на каюке ставить мерёжи в Чертомлыке. И заплыл далеко, туда, где рыбы видимо-невидимо, но не каждый казак отважится здесь ловить. Только кошевой Серко заплывает сюда — ему что, он и самого черта не боится. Бывалые казаки рассказывают, что когда атаман ещё был молодым и вместе с товарищами искал место для новой Сечи, то заплыл однажды из Днепра в какую-то неведомую речку с тёмными глубокими ямами, крутыми берегами и густыми зарослями кувшинок. Понравилось ему это место. Вышел из чёлна на берег, чтобы лучше рассмотреть, где крепость ставить, а тут вылезает из камышей огромный рогатый черт и прёт прямо на него. Клыками клацает и рога наставляет, хочет растоптать казака или хотя бы напугать, чтобы деру, значит, дал. Да не на такого напал! Вытащил Серко из-за пояса пистолет да как бабахнет — черт так и млыкнул в воду! Булькнул и на дно пошёл, только волны побежали. А Серко привёл казаков и построил Сечь как раз на том месте, где впадает в Днепр та безымянная речка, которую в память о победе над чёртом с тех пор прозвали Чертомлыком… Вот и подумал во сне Шевчик: «Серко не забоялся черта, когда здесь ни одной христианской души не было, так чего же мне тревожиться теперь? Поплыву, поставлю мерёжи там, где никто ещё не ставил! Наберу утречком рыбы полный чёлн!» Заплыл он с чистого плёса в тихую заводь, выбрал подходящее место, но только опустил мерёжу в воду, как вынырнет из глуби какое-то чудище-страшилище, да как схватит казака за правый ус, да потянет книзу…
Обливаясь потом, Шевчик захлопал глазами. И правда, за правый ус его кто-то крепко тянет. Что за нечистая сила! Кажется, он уже и не спит… И весь вечер не пил…
Пошарив вокруг рукою, старый понял, что страх его напрасен. Просто длинный седой ус примёрз к подоконнику и держал его, как на привязи.
Не без сожаления Шевчик отрезал кончик уса, перекрестился и сел, опираясь рукой на обледеневший подоконник. В курене было темно. Только в углу мигала под рядном свечка: картёжники ещё не ложились спать. А во дворе светил месяц. Сквозь верхние, незамерзшие стекла пробивалось голубоватое сияние.
«Должно быть, уже и до утра недалеко, — подумал дед Шевчик. — Месяц, кажись, за сторожевую башню заходит». И чтобы убедиться, что скоро утро и ему недолго осталось ворочаться в бессоннице с боку на бок на жёстких досках, выглянул сквозь оконце во двор.
Сначала старый казак подумал, что он либо спит, либо не в себе.
Прямо перед окном, всего в трех-четырех шагах от куреня, стояла сплошная стена янычар. За свой долгий век перевидел он их достаточно, обознаться не мог.
Впервые в жизни по-настоящему испугался старый казак Шевчик. Перекрестился, ещё раз дёрнул себя за усы — убедиться, что действительно не спит, — и снова припал к окну. Янычары!.. Стоят, клятые, спокойно — видать, к бою готовятся. А пока что глазами хлопают.
Шевчик вскочил с нар, метнулся к картёжникам и потушил свечку.
— Янычары в Сечи! — выдохнул испуганно.
