— Да, моего француза, — ответила она, все еще не уяснив себе, куда ведет этот разговор. — И вот, когда я утомлюсь от разъездов, то осяду где-нибудь, ну, скажем, в Вене, и стану давать уроки пения.
— Что может быть приятнее, чем учить пению своих собственных детишек?
Мариэтта прислонилась к мягкой обивке высокой спинки кресла.
— Может ли против этого кто-нибудь возражать? Но, как я уже говорила, в мои планы это не вписывается. В Оспедале постоянно вырастают молодые и ничуть не обделенные талантом певицы, и с моей стороны было бы проявлением высшего эгоизма лишать их оваций в этом городе. Адрианна показала наилучший пример, она от имени Оспедале совершила три гастрольных поездки и после этого растворилась в суете семейной жизни.
— Так она сейчас, выходит, вообще не поет?
Мариэтта улыбнулась.
— Ну, разве что колыбельные для своих малюток.
Доменико улыбнулся в ответ.
— Везет же этим детям, они засыпают под такой чарующий голос. Как я понимаю, вы продолжаете видеться с ней?
— Да. В лице Адрианны Савони и Элены Челано я обрела двух настоящих подруг. — И потом, помедлив, добавила: — А последнюю фамилию позволено произносить в стенах этого дома?
— Вам позволено произносить все что угодно.
— В таком случае, — продолжала она, осмелев, в ее глазах ясно читалось недоверие, — я хочу задать вам один вопрос, который уже долго беспокоит меня. Почему вы, будучи членом руководства Оспедале, не распорядились о том, чтобы замок в той самой двери, ведущей в переулок, не сменили? Вы ведь, должно быть, догадались о том, что я могла выходить в город когда угодно лишь потому, что имела ключ.
— Я догадался об этом, вы правы. Ну, может быть, я очень хотел увидеть вас на очередном ридотто.
Мариэтта быстрым движением сложила веер. Хотя эта фраза звучала явно как шутка, ее лицо по-прежнему оставалось серьезным.
— Я никогда не говорила вам о том, как благодарна за то, что вы не известили руководство Оспедале об этом инциденте. Ведь вам ничего не стоило сделать это, когда вы оказались членом директората, не так ли?
— У меня никогда не возникало желания доставлять вам неприятности, Мариэтта. И поверьте, никогда, до конца дней моих, не захочется.
Теперь она уже могла видеть, что он не шутил. И уютная атмосфера внезапно сменилась напряженностью.
— Это звучит довольно мелодраматично, вам не кажется? — осторожно заметила она.
— Никогда в жизни я не говорил еще столь искренне. — Наклонившись к ней, он взял ее руку в свою. — Мариэтта, и вам, и мне пришлось сполна испытать, что такое тоска по ушедшей любви.
— Для чего вы мне это говорите? — Она освободила руку, в глазах ее появилась настороженность, почти враждебность.
— Ни одна девушка из Оспедале не отважится на такой риск, если только не влюблена по-настоящему. И вдруг ее возлюбленный исчезает. Вы пребываете в разлуке, тоскуете по нему. Поверьте, Мариэтта, я наблюдал за вами гораздо больше и чаще, чем вам это может показаться. Однажды это было даже на площади Сан-Марко, в самой гуще карнавала.
Она делала вид, что разглядывает веер у себя в руках. Этот человек упомянул сейчас о тех минутах, которые ей не забыть никогда.
— Я предполагала, что вы догадываетесь о том, что у меня было с Аликсом. Вот и все, что я могу сказать.
— Не о прошлом — мое оно или ваше — я намерен говорить сейчас, а о будущем. Хочу сказать — счастье еще воротится. Ни для вас, ни для меня оно не вернется таким, как прежде — безоблачным, всепоглощающим — но на то она и первая любовь, чтобы остаться единственной и неповторимой в наших воспоминаниях, и вряд ли в мире найдется человек, который бы возжелал вдруг, чтобы все стало по-старому. Я прошу вас стать моей женой, Мариэтта. Я не жду от вас ответа сейчас, потому что понимаю: вам необходимо время, чтобы все обдумать. — В этот момент Доменико очень хотелось, чтобы она подняла взор на него — из-за полуопущенных ресниц он не видел ее глаз. — Придет время, и я снова обращусь к вам с тем же вопросом, а пока вы не знаете ответа на него, мы оба окунемся в ту жизнь, которая по праву вознаградит и вас, и меня.
Мариэтту не удивило его предложение, в конце концов, именно этого она подсознательно ждала весь этот вечер. Ей пришлось по душе, что этот человек не рассыпался перед ней во всякого рода фальшивых заверениях, не клялся в вечной любви, он даже не произнес этого слова. По крайней мере, он был честен с нею. Доменико Торризи можно было понять — у него до сих пор не было наследника, он должен был вступить в законный брак, но, тогда как любая другая женщина не смела даже мечтать, чтобы оказаться в числе его избранниц, Мариэтта желала стать для своего будущего мужа чем-то большим, нежели просто матерью его детей. И когда она, наконец, взглянула на него и заговорила, она тщательно подбирала слова.
— Я готова дать вам ответ уже сейчас. Как я уже говорила, решается мое будущее. Так что, даже если бы вы дали мне время обдумать все, я бы заявила вам, что время не сможет изменить принятого мною решения.
— Но, согласитесь, мое предложение для вас — неожиданность, и когда вы сможете узнать меня поближе, вполне возможно, измените отношение ко мне. Пожелания мои не являются секретом от Оспедале, и руководство школы не собирается воздвигать барьеры между нами.
— А как прореагирует Большой Совет? Насколько мне известно, дворянин не волен брать себе в жены женщину из другого социального слоя, а также женщину, не обладающую огромным приданым. Элене удалось выяснить, что кардинал Челано обращался к самому дожу Венеции, который, в свою очередь, сумел поколебать доводы сенаторов, возражавших против этого супружества.
— У меня друзей в высших кругах не меньше, чем у Челано.
Мариэтта поняла, что возражать бесполезно. У него имелся готовый ответ на любой довод какой бы она не привела.
— Теперь, если можно, мне бы хотелось вернуться к сестре Джаккомине, хотя я нисколько не сомневаюсь, что она, сидя перед вашими книгами, утратила чувство времени. — Мариэтта поднялась с кресла и направилась к дверям, но Доменико остановил ее, мягко взяв за локоть.
— В таком случае, к чему нам спешить, Мариэтта?
Она чувствовала, что он собирается поцеловать ее, но было слишком поздно предпринимать что-либо, и его руки уже крепко сжали ее в объятиях. Мариэтта почувствовала, что ее ноги оторвались от пола, когда железные руки Доменико Торризи, схватив ее, притянули к себе, и они слились в самозабвенном страстном поцелуе. Помимо своей воли она отдалась этому давно томившему ее чувству, ее тело, истомленное многими ночами одиночества и тоски по любви, жаждало слиться с ним. Сама того не осознавая, она обвила руками его шею… После этого поцелуя Мариэтта стояла, оглушенная ударами сердца. Она бессильно припала к его груди, и когда он прикоснулся губами к ее виску, по ее телу прошла волна сладкой дрожи.
