Объявив безутешной г-же де Кавуа о своих самых худших опасениях, он удалился, с тем чтобы рассказать поскорее всем и каждому о том, что бедняга де Кавуа при смерти, не преминув напомнить, что он, личный врач его высокопреосвященства, заподозрил печальный исход и поставил верный диагноз еще тогда, когда никто не хотел верить в то, что заболевание серьезное.
То же он повторил и кардиналу, который впервые после своей размолвки с де Кавуа ощутил некоторые угрызения совести и послал к г-же де Кавуа узнать, не нуждается ли она в какой-либо помощи с его стороны.
Госпожа де Кавуа еле нашла в себе силы принять посланника и просила передать его высокопреосвященству, что он и так сделал больше, чем она вправе была ожидать, прислав к постели ее больного мужа своего личного врача.
Ришелье, как уже говорилось, всегда хорошо относился к г-же де Кавуа, тем более у него не было причины сердиться на нее теперь. Кардинал не мог знать, что именно жена посоветовала мужу не торопиться с выполнением его приказа. Поэтому он все больше склонялся к мысли, что поступил с верным капитаном чересчур жестоко.
* * *
Выслушав приговор, вынесенный его личным лекарем капитану его личной гвардии, Ришелье нахмурился и досадливо отвернулся, чтобы не видеть самоуверенной физиономии эскулапа.
— Что, больной так плох?! — снова спросил он, как бы желая услышать обратное.
— У него не более двух суток, ваше высокопреосвященство. Если он доживет до Духова дня, то это можно будет считать чудом.
Кардинал поморщился и больше не возвращался к теме.
Между тем готовились к походу против мятежного герцога Орлеанского. Поскольку маршал Бассомпьер находился в Бастилии, а старый маршал Марийак под следствием, то во главе войск был поставлен маршал де Ла Форс. Маршал же де Ла Мельере был оставлен в Париже, так как кардинал доверял ему и не хотел рисковать ни его репутацией, ни тем более его жизнью, отправляя в поход, который, как ожидалось, будет весьма опасным.
Эти военные и политические дела отвлекли кардинала от печальных мыслей о своем капитане, и прошло около недели, прежде чем у него появился случай снова о нем вспомнить.
Это случилось, когда он увидел в одной из галерей своего дворца г-жу де Кавуа в темной одежде, весьма напоминавшей траур. Никто из присутствующих приближенных его высокопреосвященства не сомневался в том, что капитана гвардии кардинала уже нет в живых. Бледность женщины и ее удрученный вид также подтверждали это. Ришелье был очень занят и не смог приблизиться к г-же де Кавуа, которая, он не сомневался, стала вдовой. Прошло около часа. По прошествии этого времени к нему без доклада вошел взволнованный Рошфор и доложил, что вдова ждет его высокопреосвященство в коридоре возле часовни, чтобы вверить его опеке детей. Практический ум кардинала тотчас подсказал ему, что несчастная женщина может устроить ему публичную сцену, упрекая его в смерти мужа, что было бы совсем некстати.
— Просите ее в мой кабинет, — велел он Рокфору.
Госпожа де Кавуа вошла подобно немому укору. Кардиналу показалось, что перед ним лишь тень той умной и гордой женщины, которую он знал раньше. Усы его поникли, и он проговорил полным искреннего сожаления голосом:
— Сударыня, позвольте мне обнять вас, чтобы вы видели, как глубоко мое горе и что я разделяю его вместе с вами.
С этими словами кардинал поднялся и, хотя проклятая подагра именно в тот день постоянно присутствовала в каждой клеточке его тела, подошел к г-же де Кавуа, участливо обнял ее и оставался на ногах на протяжении всей беседы с ней.
— Я глубоко скорблю о вашей утрате, — продолжал он затем. — И прошу вас верить мне, что это также большая утрата и для меня. Бедному де Кавуа не следовало принимать так близко к сердцу эти неприятности… В конце концов надо было учесть мой характер… Ведь известно, что я не могу долго гневаться на преданных друзей. Все разъяснилось бы в самом скором времени!
Госпожа де Кавуа подняла голову и взглянула на кардинала.
— Так, значит, ваше высокопреосвященство простили моего бедного мужа?!
— Да. И давно. — Кардинал потеребил свою клиновидную бородку и добавил:
— Ив доказательство расположения к семье покойного я могу сообщить вам, что приму на себя заботу о ваших детях. Ваш сын получит Сен-Дье, а дочь двадцать… нет, двадцать пять тысяч ливров ежегодного пенсиона. Что же касается вас, то я…
Но тут г-жа де Кавуа позволила себе перебить кардинала. Мы уже говорили, что она была умна. Она прекрасно понимала, что не следует заходить слишком далеко.
Итак, г-жа де Кавуа, проявив чувство меры, сказала:
— Ах, нет! Прошу ваше высокопреосвященство не продолжать, Лучшей наградой и утешением для меня послужит то, что вы вернули свое расположение моему несчастному супругу, а значит, и мне, так как Библия учит нас, что «муж и жена едины». Вы сняли камень с моей души, ваше высокопреосвященство.
И г-жа де Кавуа попросила разрешения удалиться.
— Я поспешу к постели больного, чтобы сообщить ему радостную весть.
— Так, значит, муж ваш жив?!
— К счастью — да, ваше преосвященство.
— Но ваш траур… Я подумал было, что…
— О, слава Богу — нет, ваше преосвященство. Я всем сердцем верю, что ему станет лучше, когда он узнает, что вы вернули ему свое благоволение. Он скоро поправится… Он снова сможет служить вам, а я — благословлять вас в своих молитвах.
Кардинал почувствовал, что подагра набирает силу.
— Однако, сударыня! Позвольте заметить вам, что ваш траурный наряд и убитый вид с полной очевидностью свидетельствовали о том, что вы…
-..овдовели, вы хотите сказать?
— Я хотел сказать — «что я лишился своего капитана».
— Но я действительно была сражена горем, ваше высокопреосвященство! Несчастье нашей семьи заключалось в том, что она утратила ваше расположение. Но теперь у меня нет причины скорбеть, и я сегодня же сниму траур.
С этими словами г-жа де Кавуа подарила Ришелье одну из своих очаровательных улыбок и попросила разрешения поспешить обрадовать мужа.
Кардинал ответил кислой улыбкой. Он понял, что его провели. Однако сердиться было глупо, и если г-жа де Кавуа имела ясный ум, то кардинал тем более не был им обделен. Ришелье вздохнул, представив себе, как при дворе будут на все лады обсуждать эту историю, и… расхохотался.
— Мадам, — сказал он, отсмеявшись. — Я попрошу господина Мондори принять вас в труппу театра Маре, в вас мы теряем великую актрису.
— Ах, ваше высокопреосвященство! — с очаровательной гримаской отвечала г-жа де Кавуа. — После того как господин Мондори поставил пьесу маркизы Рамбулье «Виргиния», мне больше по душе Бургонский отель.[12]
