Шум во дворе заставил Ратмира вскинуть голову и обернуться. Пущенный уверенной рукой дротик со свистом рассек воздух и ударил префекта прямо в грудь. Ратмир покачнулся, схватился рукой за древко и рухнул на мраморный пол. Кажется, он все-таки успел крикнуть последнее в своей жизни слово «измена!», но, возможно, это сделал за него его сын Марк. В атриум ворвались те самые клибонарии, которых Дидий привел с собой. Следующей их жертвой стал сиятельный Эмилий, попытавшийся закрыть телом свою жену. Удар меча пришелся магистру двора в голову, и его побледневшее было лицо в мгновение ока стало кроваво-красным. Вторым ударом клибонарий убил матрону Климентину, а потом сам пал под ударами обезумевшего Марка Севера. Застигнутые врасплох гвардейцы императора не сумели дать отпор лихим клибонариям Ореста. Дидий сунулся к окну, но тут же в ужасе отшатнулся. Двор был завален трупами, а в распахнутые настежь ворота вбегали закованные в броню люди с обнаженными мечами в руках. А здесь, в доме, десятку вооруженных клибонариев противостоял только один человек, уже обреченный на заклание, но не желающий сдаваться. Дидий вдруг с ужасом увидел, как по лестнице катиться голова божественного Антемия и со стоном прикрыл глаза руками.
— Спасайте ребенка! — услышал он истошный крик сенатора Скрибония, а следом раздался детский плач. Дидий дернулся вперед, открыл глаза и сразу же понял, что опоздал. Детский плач оборвался под ударом тяжелого меча, а пучеглазый Скрибоний медленно сползал по стене, прижимая к груди тело уже мертвого ребенка. Кровь потоками струилась по мраморному полу, клибонариев в атриуме было уже более пяти десятков, и они с остервенением рубили безоружных людей. Марк Север медленно отступал вверх по лестнице, придерживая левой рукой обезумевшую Алипию, дочь несчастного Антемия, а правой, вооруженной мечом, сдерживая натиск своих многочисленных врагов. Возможно, корректор Глицерий целил в Марка, но пущенный его рукой дротик угодил в дочь императора. Алипия вскрикнула и осела на ступени мраморной лестницы. Кровь тоненькой струйкой потекла из ее приоткрывшегося рта. Не в силах вынести этого жуткого зрелища Дидий закричал и тем, возможно, отвлек внимание клибонариев от загнанной ими жертвы. Магистр Марк взревел раненым зверем и прыгнул со ступеней мраморной лестницы прямо в центр атриума. Глицерий уцелел чудом, меч Севера всего лишь рассек ему щеку, зато клибонарию, стоявшему рядом с корректором, повезло гораздо меньше, он хрюкнул рассеченным горлом и закачался из стороны в сторону. Но прежде чем он упал бездыханным, Марк в несколько гигантских шагов преодолел расстояние, отделяющего его от окна. Дидий, увидев перекошенное ненавистью лицо магистра конницы, шарахнулся в сторону, поскользнулся в луже крови и опрокинулся на спину, больно при этом ударившись затылком о пол. В себя он пришел от воплей корректора Глицерия, бесновавшегося у окна:
— Держите его! Держите Севера!
Дидий с трудом поднялся и побрел к выходу на подрагивающих от прихлынувшей слабости ногах. На крыльце его вырвало. Комит с трудом спустился с крыльца и рухнул под ноги Афрания, как раз в это мгновение слезающего с коня.
Очнулся он в своей постели. На какой-то миг ему даже показалось, что он видел всего лишь кошмарный сон, однако торжествующая улыбка на губах склонившегося над ним Афрания лишила комита этой последней надежды. Дидию оставалось только сойти с ума или умереть, чтобы избавиться от детского плача, звучащего в его ушах.
— Победа, комит! — вскричал Афраний. — Да здравствует император Олибрий! Да сгинут все наши враги! Впрочем, они уже сгинули.
Бывший, а теперь, наверное, нынешний префект города Рима был смертельно пьян. Причем, если верить чудовищно распухшему лицу, уже не первый день. Дидий с трудом поднялся с ложа, при помощи подоспевшего Паулина, и медленно побрел прочь из комнаты, подальше от беснующегося Афрания.
— Вина мне, — хрипло бросил он хлопотавшим вокруг рабам. Кубок вынырнул словно бы ниоткуда. Дидий припал к нему потрескавшимися губами и осушил его в один миг. Алкоголь принес облегчение душе и вернул комиту способность мыслить. Последнее стало для него столь тяжким испытанием, что он едва не взвыл от подступившей к горлу тоски. Удержала его от безумия всего одна простая и ясная мысль, и он, ликуя, произнес ее вслух:
— А ведь Марк Север жив! Слышишь, Афраний, — жив!
— Поймаем, — ощерился префект Рима. — Никуда он не денется.
— Врешь! — вдруг завопил Дидий от внезапно прихлынувшего бешенства. — Врешь, Афраний.
— Вина ему! — закричал испуганно Афраний. — Да держите же его! Он сумасшедший.
— Зато ты покойник, префект, — неожиданно вынырнул из омута безумия Дидий. — Все мы покойники. Все.
Весть о смерти сиятельного Афрания хворающему Дидию принес сенатор Аппий, чудом уцелевший во время резни. Пережитое потрясение сказалось на здоровье несчастного Аппия, он беспрестанно подергивал головой, словно мул, отгоняющий надоедливых оводов. Зато глаза сенатора горели торжеством. Он ненавидел Афрания и не считал нужным этого скрывать, даже ради приличия. Впрочем, о каких приличиях можно говорить в нынешнее паскудное во всех отношениях время.
— Тело Афрания нашли в подвале дома Туррибия, куда он полез в поисках сиятельного Марка. По-моему, префект просто помешался. Оресту самому пришлось спускаться за ним в это дьявольское место, ибо никто из вагилов не желал рисковать жизнью и душой ради спасения своего начальника.
— Его убили или он умер сам?
— Не знаю, Дидий, — развел руками Аппий. — Ран на теле префекта не обнаружено, но ты бы видел его лицо! Это же маска ужаса! Похоже, он умер от страха. Если, конечно, в дело не вмешалась магия. Но в любом случае без сиятельного Марка здесь не обошлось. Теперь сын матроны Климентины будет с упорством безумца преследовать убийц своих родных. Я так и сказал Оресту. Ты бы видел его глаза в эту минуту. Он готов был убить меня на месте, но кругом стояли свидетели. А мне уже все равно, Дидий. Я потерял жену, а главное, я потерял надежду. Ничего уже не будет, комит. Рим пал под тяжестью собственных преступлений, а варвары здесь совершенно ни при чем.
Светлейший Феофилакт переживал далеко не лучший период в своей жизни. В сущности, его нынешнее незавидное положение было результатом крупного просчета, совершенного много лет тому назад. Он поставил на Прокопия тогда, когда следовало ставить на Льва. Феофилакт питал слабость к женщинам, не в физиологическом смысле, а в политическом. Возможно, виной тому были люди, безжалостно надругавшиеся над природой и лишившие его еще в детстве многих радостей земного бытия. Он рос на женской половине, угождая капризам сиятельной Пелагеи, и верил в эту женщину почти как в бога. Увы, даровитая сестра божественного Феодосия не оправдала его надежд. И у Феофилакта не осталось другого выбора, как прислониться к сиятельной Верине. Он стал доверенным лицом императрицы и с головой погрузился в решение ее проблем. Дважды по ее милости он попадал в опалу, дважды едва не расстался с жизнью, но неугомонная Верина не хотела смиряться с судьбой, подталкивая в пропасть преданных ей людей. Божественный Лев вновь впал в болезненное состояние, и в этот раз ни у кого уже не было сомнений, что его дни сочтены. В окружении Зинона уже праздновали победу. Соперников у исаврийца не было. Именно он должен был встать за спиной своего сына, Льва-младшего, дабы уверенной рукой править самой могущественной в ойкумене империей. Для Верины торжество зятя в лучшем случае оборачивалось изгнанием, в худшем — смертью. И уж конечно, она не могла этого не понимать. На ее месте Феофилакт смирился бы с неизбежным. В конце концов, Верина была уже немолода, ей совсем недавно исполнилось сорок два года. В таком возрасте вдовые женщины задумываются о душе, а уж никак не о власти. Но в Верине взыграла дурная кровь варваров. Эта женщина вознамерилась поспорить с судьбой. Три года назад она прибегла к магии, и тогда только чудо спасло ее от суда и казни. Божественный Лев проявил несвойственное ему великодушие и не стал преследовать жену. Свой гнев он обрушил на людей посторонних, не причастных ни к его физическим недомоганиям, ни к душевным мукам. Первой жертвой охоты за колдунами, организованной императором Львом и патриархом Ефимием, стал божественный Антемий, его дочь и внук. Феофилакт до сих пор не мог понять, почему Лев и Ефимий поверили сиятельному Оресту. Этот ловкий интриган рвался к власти по трупам своих врагов. Но при чем здесь, скажите, христианская вера? Впрочем, Льву в ближайшее время предстоит ответить на этот вопрос, заданный уже не старым евнухом, а Всевышним. И вряд ли он сумеет ответить достойно.
