Лоб его на миг нахмурился, – но вот он решительно вскинул голову и насмешливо посмотрел на виселицу. У гасконца было собственное представление о том, как красиво умирать!
Процессия остановилась, и главный алькальд прочел приговор.
Кокардас обвинялся в том, что был французским шпионом и состоял на службе у некоего шевалье Анри де Лагардера, о местопребывании которого каждому доброму испанцу предписывалось за соответствующее вознаграждение немедленно донести властям. Иначе говоря, голова Лагардера была оценена в немалую сумму.
Кокардасу вменялось также в вину соучастие в убийстве пятидесяти с лишним человек в ущелье Панкорбо, святотатственное присвоение монашеского одеяния и вооруженное сопротивление при аресте.
Преступник был приговорен к смертной казни через повешение, каковая должна была состояться немедленно.
В странном документе, который зачитал алькальд, не хватало лишь одного: подписи Гонзага. Впрочем, он сам диктовал текст этого приговора: не в силах поразить своего главного врага, принц решил отомстить хотя бы его помощникам. Люди Гонзага опознали в Мадриде наших храбрецов – и вот один из них попался.
Священник в последний раз напутствовал осужденного. В торжественной тишине Кокардас стал подниматься на эшафот.
Но на середине лестницы осужденный вздрогнул. Неужели он, доселе столь хладнокровный, потерял самообладание перед лицом смерти? Что скажет он с эшафота – заявит о своей невиновности или публично покается в тяжких грехах? Толпа беспокойно ожидала…
На одном из балконов стояли люди, которым страшно хотелось, чтобы Кокардас поскорее задрыгал ногами в воздухе. Мы говорим о Филиппе Мантуанском и его банде. Впрочем, они предпочли бы увидеть на виселице Лагардера.
Кокардас заметил их. Он протянул в сторону балкона костлявую руку и громовым голосом, прогремевшим в гробовой тишине, царившей на площади, оглушительно пророкотал:
– Ну, Гонзага, съешь тебя сатана! Хотел меня вздернуть – так не будет тебе за это ни счастья, ни удачи – вот так, голубь мой!
Это был уже не тот оборванный, хвастливый, болтливый и вечно пьяный рубака, которого многие знали. Его огромный силуэт, вырисовываясь у виселицы на фоне небесной лазури, словно бросал дерзкий вызов всем и вся. Перед лицом смерти Кокардас впервые обрел подлинное величие!
Ему махали платочками и веерами. Паспуаль давно посеял в толпе сомнения в виновности осужденного – и теперь эти сомнения дали обильные всходы.
Но гасконец неспроста так гордо вскинул голову. Он один на всей площади услышал два слова, сказанные ему на ухо:
– Я здесь!
Вот почему на середине лестницы Кокардас вздрогнул. Палачом оказался Лагардер!
– Завтра вечером в Сеговии! – шепнул он.
– Буду!
И больше ни слова. Палач накинул осужденному петлю на шею, а сам уселся верхом на виселицу.
Лестница упала. Из двух тысяч глоток вырвался единодушный вопль – и Кокардас повис в воздухе.
Женщины на миг зажмурились, а когда вновь открыли глаза, ожидая увидеть на виселице страшный труп с вывалившимся языком, – там ничего не было.
У самой петли веревка лопнула – и вот Кокардас, оглушенный падением, лежал на помосте, словно огромный ощипанный орел, рухнувший с неба на землю, и слушал восторженные вопли толпы, громко кричавшей о его невиновности!
Поскольку веревка оборвалась, он был теперь свободен от власти правосудия и принадлежал братьям мира и милосердия. Так было записано в буллах и хартиях, обнародованных задолго до Карла V…
Гонзага и его присные в ярости покинули балкон – и на сей раз у них ничего не вышло.
Старейшина «Братства мира и милосердия», подойдя к Кокардасу, прикоснулся жезлом к его плечу:
– Брат, теперь ты с нами. Ты уплатил свой долг и отныне будешь жить на свободе, в почете и уважении.
Кокардас искал глазами палача, но тот исчез. Зато гасконец увидел, как Марикита, стоя неподалеку, улыбается ему, а Паспуаль плачет от радости.
К Кокардасу подошел аквадор со стаканом.
– Ну, голубь мой! – взревел гасконец с прежним пылом. – Ты что, отравить меня хочешь? Мне теперь нужно совсем другое лекарство!
– Выпейте-ка, – настаивал аквадор. Потом он наклонился и шепнул гасконцу на ухо: – Я Шаверни.
Он хотел добавить что-то еще, но милосердные братья тесно обступили нового члена своей конгрегации и приподняли его с деревянного настила, чтобы увести с площади под руки или унести. Маркизу пришлось отойти в сторону, и Кокардас не успел договориться с ним о встрече.
Колокола на Сен-Эстебан умолкли – и вдруг на площади послышался оглушительный треск: толпа крушила виселицу.
Сьерра-де-Теруэль соединяется с хребтом Сьерра-Пенаго-лоза под тупым углом. Утес, находящийся в вершине этого угла, круто обрывается вниз, в долину. Неподалеку от этого места и вздымается Пенья дель Сид.
Конечно, Монтальбан, который виднеется за ней, выше и внушительнее, но таких гор немало. Скала же Пенья дель Сид необычна в своей дикости; она стоит, словно передовой страж, занявший свой пост по приказу самой природы, чтобы наблюдать за Арагоном и охранять Валенсию от опасностей с севера.
С незапамятных пор, как гнездо коршуна, лепился там к скалам замок: самые старые камни лежат в его стенах еще с римских времен. Сарацинская башня, что возвышалась над ним до начала прошлого столетия, была возведена по велению мавританского владетеля Сарагосы мавра Абу-Джафар-Ахмеда. Кровь лилась по ее стенам потоками – нет в башне ни одной глыбы, на которую она не брызнула хотя бы раз. В главном дворе замка еще и теперь показывают отверстие цистерны, куда в 1450 году вперемешку бросали живых и убитых – женщин, детей, воинов, самого хозяина замка…
Никто с тех пор не смел поднять плиту, закрывающую эту груду костей.
Множество легенд окутывало этот оплот мавров – и покуда стояла проклятая башня, каждый христианин, завидев ее силуэт, трижды осенял себя крестным знамением. Назло векам и людям долго высилась она посреди католической страны как символ мощи ислама.
Ко времени действия нашего повествования часть укреплений и зданий уже обрушилась; их обломки лежали в долине. Незыблемой оставалась лишь башня – и те покои, что примыкали к ее гранитным стенам. В башне же было немало просторных комнат. И они не пустовали.
Да, уже два года там жил неизвестный старец – человеческая руина в руинах времени…
Никто не помешал ему поселиться здесь – ведь никто не стремился предъявить своих прав на это мрачное жилище. Но говорили, будто он продал душу дьяволу и когда-нибудь сгинет в серном пламени вместе с замком…
