От этих слов я пришел в себя. При воспоминании, что она мне уготовила, в горле у меня запершило. Все, что я хотел, так это разорвать чертовку на части.
— Давай ее сюда, — заявил я, бросая поводья и хватаясь за саблю.
Подхватив Нариман одной рукой, Хадсон снял женщину с седла. Она соскользнула на землю, упав на колени. Руки связаны за спиной, во рту кляп, глаза сверкают, как у дикой кошки.
Когда я развернул своего пони, Хадсон вдруг встал у меня на пути.
— Постойте, сэр, — говорит он. — Что вы хотите сделать?
— Собираюсь искромсать эту ведьму на куски, — отвечаю я. — Прочь с дороги!
— Вот что я скажу, сэр, — говорит сержант. — Вы не можете так поступить.
— Это почему, черт побери?
— Не можете, пока я здесь, сэр, — спокойно заявляет он.
Я сперва не поверил собственным ушам.
— Не стоит этого делать, сэр, — продолжает Хадсон. — Это же женщина. Вы должно быть не в себе, сэр, после всего, что с вами сделали — порка и все прочее. Пускай живет, сэр: развяжем ей руки и отпустим.
Я было напустился в ярости на этого скотину-мятежника, но он только стоял непоколебимо и качал головой. В итоге я уступил — мне пришла в голову мысль, что случившееся с Гюль-Шахом легко может произойти и со мной. Он слез с коня и развязал ей руки. Она накинулась на него, но Хадсон дал ей хорошего пинка и снова взобрался в седло.
— Простите, мисс, — сказал он, — но вы не заслуживаете лучшего обращения.
Она лежала, жадно дыша и с ненавистью глядя на нас, грациозная и прекрасная, как пантера. Жаль, что у нас не было времени, не то я обслужил бы ее как тогда, раньше — я постепенно становился самим собой. Но медлить было сущим безумием, поэтому я ограничился парой ударов поводьями и доставил себе удовольствие, от души пихнуть ее в спину, отчего она кувырком полетела на камни. После этого мы повернули на восток и помчались по дороге по направлению к Индии.
Стоял дикий холод, а я был полуголый, но на седло была накинута бурка, в которую я и завернулся. Хадсон взял другую, скрыв под ней рубашку и брюки. Если бы не светлые волосы и борода Хадсона, нас можно было принять за настоящих башибузуков.
Перед рассветом мы остановились на привал в одной из небольших расщелин, но ненадолго, и, когда поднялось солнце, я сориентировался, что мы находимся чуть западнее Фюттехабада, лежащего примерно в двадцати милях от Джелалабада. Я не мог почувствовать себя в безопасности до тех пор, пока вокруг меня не будут крепостные стены, поэтому мы погнали во весь опор, сходя с дороги только при виде клубов пыли, предупреждающих о приближении других путешественников. Весь день мы провели в горах, огибая Фюттехабад, а на ночь расположились на отдых, полностью вымотанные. Поутру мы поспешили в путь, но держались в стороне от дороги, так как, разведав ее, обнаружили большое количество афганцев, причем все двигались на восток. В горах тоже было немало народу, но никто не обращал внимания на пару всадников, поскольку Хадсон замотал голову тряпкой, чтобы скрыть светлые волосы, а я и так выглядел как хайберский бадмаш.
Но чем ближе мы подъезжали к Джелалабаду, тем большее беспокойство я ощущал, поскольку картины, наблюдаемые нами на дороге, и лагери, разбросанные тут и там по ущельям, свидетельствовали, что мы движемся вместе с армией. Акбар наступал на Джелалабад, и до нас уже долетал отдаленный звук мушкетной пальбы, говоривший, что осада уже началась. Да, задачка не из простых: спасение ждало нас в Джелалабаде, но между ним и нами находилась афганская армия. Такая перспектива едва не привела меня в отчаяние: был миг, когда я склонялся к идее миновать Джелалабад и отправиться прямиком в Индию, но это означало необходимость преодолеть Хайбер, а учитывая, что беркширского борова легче было бы выдать за афганца, чем Хадсона, это представлялось совершенно невозможным. Я проклинал себя за выбор компаньона со светлыми волосами и комплекцией сомерсетца, но откуда мне было предвидеть такой поворот? Так что нам не оставалось иного выбора, как продолжать начатое и попробовать попасть в Джелалабад, избежав поимки.
Чем дальше, тем опаснее становилось, поскольку мы въехали уже на территорию лагерей, и афганцев там было больше, чем мух, а Хадсон едва не задыхался под своим тюрбаном, закутывавшим его голову целиком. Однажды нас окликнула группа пуштунов, я ответил, едва не теряя сознание от страха. Они проявили к нам интерес, и я в панике не нашел ничего лучшего, как запеть одну древнюю пуштунскую песню:
Вижу красотку на том берегу,
Зад аппетитный, как персик в соку,
Эх, а плавать, вот беда, не умел я никогда.
Они рассмеялись и поехали дальше, а я благодарил Господа, что скоты не приблизились к нам более чем на двадцать ярдов, и не смогли различить, что я не такой уж и настоящий афганец, каким кажусь на расстоянии.
Так не могло продлиться долго. Я не сомневался, что в любую минуту кто-то может разоблачить нас, но тут начался резкий спуск, и вот мы остановили своих пони на вершине крутого склона, на дальней стороне которого, милях примерно в двух, находился Джелалабад, омываемый сзади водами реки Кабул.
Эту сцену невозможно забыть. На хребте, раздававшемся в обе стороны от нас, афганцы заполонили все скалы, перекликаясь друг с другом или бродя между кострами; ниже, на равнине, их были целые тысячи, они занимали все пространство перед Джелалабадом за исключением самых близких предместий, образовывая большой полумесяц, обращенный к городу. Повсюду кишели отряды кавалерии, виднелись также пушки и фургоны. По лицевой стороне полумесяца то и дело вспыхивали маленькие огоньки и слышался треск мушкетных выстрелов, а еще дальше, почти у самых укреплений, виднелись многочисленные пятнышки сангаров[40] с лежащими за ними белыми фигурками. Это была правильная осада, вне всякого сомнения, и при взгляде на ужасное множество врагов, расположившихся между нами и безопасностью, сердце мое упало: нам никогда не удастся прорваться внутрь.
Вы не поверите, но осада, казалось, не слишком пугала Джелалабад. Прямо у нас на глазах стрельба участилась, и рой фигурок сломя голову помчался прочь от земляных укреплений. Джелалабад — городок небольшой, и настоящих стен у него нет, но саперы ухитрились соорудить довольно приличные земляные оборонительные сооружения перед городом. При виде этого зрелища афганцы на высотах разразились презрительными криками, будто хотели сказать своим бегущим собратьям, что они сами справились бы лучше. Россыпь тел, лежащих перед земляными валами, говорила о том, что осаждающие попали в хорошую молотилку.
