Тогда лицо преступного вельможи исказилось от ярости под фехтовальной маской. Возможно, он не вполне протрезвел после ночной попойки? Как бы то ни было, он произнес вполголоса, но в тоне его звучало бешенство:
— Это что, вызов? Вы ставите под сомнение мое искусство и мое хладнокровие?
Герцог Шартрский предостерегающе положил руку ему на плечо. Он не любил случайных стычек. Сколько раз его бранил за это старый отец, герцог Филипп Орлеанский! Итак, он попытался урезонить Гонзага:
— Довольно, мой милый. Неужели такая безделица может вас вывести из себя?
В этих словах была сама мудрость. Однако Карл-Фердинанд не унялся и продолжил притворно спокойным тоном:
— Знайте, любезные, что принц де Гонзага, герцог Мантуанский и Гвасталльский никогда не оставляет вызов без ответа!
Нормандец промолвил медоточиво:
— Это делает вам честь, монсеньор…
— Дьявольщина! Чем лучше шпага, тем кровь горячей! — добавил гасконец, подмигивая компаньону.
— Я жду! — топнул ногой негодяй, не зная, что искушает тем самым судьбу. — Я жду имя! Назовите того, кто может сравниться со мной? Он сейчас здесь? Это один из вас?
— Упаси Бог! — потупился Паспуаль, заливаясь краской ложного стыда и пощипывая свою коротенькую бородку.
Тут в разговор вмешался герцог Неверский:
— Что вы тянете, любезные мэтры? Раз начали, то говорите!
Мастера снова переглянулись. Казалось, они уже сожалеют о неосторожно сорвавшихся словах.
Тогда объяснений потребовал сам принц крови.
Паспуаль обронил слезу, а Кокардас немедля осушил полуштоф рейнвейна, всегда стоявший под рукой.
— Это всем молодцам молодец! — промолвил он наконец, обтирая усы. — И с кем он только не дрался, разбойник! А первые свои уроки получил здесь… в этом самом зале…
— О! — вздохнул его компаньон. — Это бриллиант чистейшей воды! И задал же он нам жару! Какая шпага!
Гонзага гордо вскинул голову.
— Увидим! — нетерпеливо сказал он. — Хватит играть в прятки, любезные! Имя! Извольте назвать этого человека!
Он уже собирался сорвать маску и отшвырнуть ее в угол, когда тулузец, внезапно приблизившись к герцогу вплотную, бросил небрежно ему в лицо:
— Анри де Лагардер!
Кроме Карла-Фердинанда, никто не услышал этого имени. Никто не увидел, как позеленел изменник-герцог; никто не заметил страшной гримасы, исказившей его лицо, и зловещей молнии, сверкнувшей в темных глазах.
Как истинный итальянец, он прежде всего подумал о том, что надо поставить свечку перед статуей Мадонны. Благодаря металлической решетке на фехтовальной маске ему удалось скрыть свои истинные чувства, и друзья не заподозрили ничего необычного в его поведении.
Вторая мысль герцога также была незатейливо-простой:
«Как только вернусь, прикончу эту скотину Пейроля!»
Третья же относилась к неожиданно обретенному племяннику: «Молодому Лагардеру не жить!»
Зять доброго герцога Гвасталльского умел владеть собой. Поэтому он ответил Кокардасу пренебрежительным тоном, как и подобало столь знатному вельможе:
— Я охотно преподам урок этому Лага… Лагага… как вы его там назвали?
Гасконец счел за лучшее промолчать. Интуиция подсказывала ему, что не следует трепать на всех перекрестках имя столь любимого им Маленького Парижанина. Запустив пятерню в свою черную гриву, он произнес наконец:
— Подлинное сокровище, монсеньор! Всего пятнадцать лет, но…
— Неужели ты собираешься мериться силами с мальчишкой? — вмешался герцог Неверский. — Гонзага, займись воспитанием своего кузена, он совсем отбился от рук! Пойдем отсюда, Карл-Фердинанд! Не забивай себе голову этими глупостями!
Однако Паспуаль не преминул возразить:
— Прошу прощения у вашей светлости, но этот мальчишка уже успел нанизать на вертел троих молодцов, у которых и голова, и руки были на месте… Впрочем, я нижайше умоляю его королевское высочество не обращать внимания на эти мелкие подробности…
— Я ничего не слышал! — любезно заверил его герцог Шартрский.
— Он уже был бы младшим лейтенантом… к несчастью, одним из этих троих оказался его капитан, барон де Жевезе…
— Вот это да! — с восхищением молвил Невер.
— А как обстоит дело со слухом у его величества? — осведомился племянник короля. Паспуаль улыбнулся.
— Похоже, монарх об этом ничего не знает. Капитан де Жевезе был сам виноват… И полковник взял под защиту нашего Маленького Парижанина… нашего бывшего горбуна…
— Это еще кто такие? — проворчал Карл-Фердинанд IV.
Кокардас в двух словах объяснил ситуацию, и Гонзага почувствовал, как холодный пот струйками потек у него по спине.
«То ли похищенный, то ли найденный мальчик, — думал он. — Мамаша Бернар… иными словами, Сюзон, девка Пейроля… Сомнений больше нет! Этот молокосос — сын Дории. Один из нас должен умереть! Я приложу все усилия, чтобы уничтожить его…»
Пока его друзья снимали перчатки, маски и нагрудники, Карл-Фердинанд подошел к совладельцам зала.
— Черт возьми! Мне доставит удовольствие скрестить рапиру с вашим необыкновенным учеником. Когда я смогу встретиться с ним здесь?
— Завтра, в этот же час, если будет угодно вашей светлости. Мы известим его. Он будем на седьмом небе от счастья.
Этим вечером Гонзага ужинал в Пале-Рояле, за столом герцога Орлеанского. Справа от него сидела графиня де Монборон. Она нашла его весьма привлекательным, хотя и слишком рассеянным. Он отвечал невпопад, шутил неловко и явно думал о чем-то своем. Ни восхитительные плечи предполагаемой невесты, ни перспектива завладеть богатым приданым не могли отвлечь его от мыслей о нависшей над ним угрозе.
Пяти лет вполне хватило, чтобы спаситель Армель де Сов и графини де Монборон превратился в очень красивого молодого человека.
Этот сирота из Лурда, называвший себя теперь шевалье де Лагардер, унаследовал неотразимое обаяние и лучшие черты своих родителей. У него были светлые кудри, как у Дории Гвасталльской, умное благородное лицо, как у Рене де Лагардера и всех предков по отцовской линии, и черные брови над веселыми темными глазами. Прибавьте к этому орлиный нос, четко очерченные алые губы, решительную линию подбородка — и вы получите портрет «писаного красавца», как говорят в народе.
Он очаровывал юношеской грацией, подвижностью одухотворенного лица, на котором выражение дерзкой надменности легко сменялось кроткой задумчивостью. В каждом его движении сказывалась порода.
Из-за высокого роста он выглядел тонким и хрупким, но это впечатление было обманчивым. У него было сложение атлета: в нем безупречно сочетались сила, гибкость и изящество.
