По комнате с лихорадочным возбуждением, сжав кулаки, ходил бледный молодой человек. Это был Лантене.
В кресле расположилась всхлипывавшая женщина; возле нее стояла девушка. Она тоже плакала, обняв сидевшую женщину, и их слезы смешивались. Это были мадам Доле и ее дочь Авет.
Трибуле распахнул плащ и степенно начал:
– Мир всем вам… Вижу по вашей горести, что к вам заглянул король Франциск…
– Короля здесь не было, – в тон ему отвечал Лантене, – но именно благодаря ему разразилась беда, затронувшая всех нас.
Трибуле жестом выразил сочувствие, а потом последовал за Манфредом в соседнюю комнату. Молодой человек предложил ему стул и спросил:
– Месье, окажите мне честь и скажите, кто вы?
Трибуле жадно изучал лицо Манфреда. Это же был человек, которого любила Жилет! В эти минуты он отдал бы десять лет жизни, чтобы получить способность читать в сердце этого юноши, догадаться о его мыслях, узнать про его жизнь, его характер…
По его уверенному взгляду Трибуле догадался о твердости и решимости, широкий лоб предполагал недюжинный ум, в улыбке читалась доброта, широкая грудь выдавала силу, по ней можно было догадаться и об отваге этого юноши.
Манфред являл собой законченный тип светского кавалера… Если, конечно, не учитывать, что его образ жизни добавил некоторую жесткость взгляду. Ему были присущи мужская элегантность и гибкость человека, вынужденного подвергать свое тело тяжелым нагрузкам. И и в то же время разумность во взгляде пролагали пропасть между ним и простым наемниками того времени. Благородная простота в жестах позволяла отнести этого юношу к разряду тех людей, к которым с первого знакомства чувствуешь глубокую симпатию.
Пока Трибуле пылко и испытующе разглядывал собеседника, Манфред терпеливо ждал, хотя и немного смутился.
– Месье, – сказал он наконец, обнаруживая в голосе признаки подступающего гнева, – я не привык подвергаться столь долгому и тщательному изучению, с каким вы в эти минуты разглядываете мою личность. Каковы бы ни были причины вашего любопытства, вынужден сказать вам, что оно начинает тяготить меня. Прошу вас назвать себя. Меня зовут Манфред, и я сожалею, – добавил он не без горечи, – что не могу назвать более длинного имени… А вы кто, месье?
Очень медленно Трибуле ответил:
– А меня, месье, зовут отец Жилет!
Манфред сильно побледнел и едва слышно вскрикнул.
Руки его инстинктивно напряглись.
Но в то же мгновение весь его гнев и вся его боль, то есть вся его любовь, восстали в его душе. Образы короля и Жилет возникли перед ним, словно живые. И Манфред с ледяной холодностью ответил:
– Разумеется, это большая честь для меня – познакомиться с отцом любовницы ко…
– Несчастный! Не оскорбляйте! – взревел Трибуле, распрямляясь. Он весь дрожал. – Способны ли вы, – добавил шут, – не заплакать кровавыми слезами, бросив столь ужасное подозрение на самую чистую из дочерей… Прощайте, месье… Я ошибся… Простите меня…
Трибуле направился к двери.
Тогда Манфред одним прыжком оказался между гостем и дверью. Он схватил Трибуле за кисти рук и низким, посвистывающим, ломающимся от напряжения голосом выдохнул:
– Что вы сказали? Что вы сказали?
– Я сказал, что вы оскорбили лилейную чистоту…
– Вы говорите, что Жилет нет в королевских покоях! Повторите! О, бога ради, повторите! Убедите меня!.. Поклянитесь мне!
– Я сказал, что Жилет незапятнанно чиста.
Манфред закричал, призывая Лантене.
– В чем дело? – спросил тот от порога.
Он угрожающе посмотрел на Трибуле.
Манфред кинулся ему в объятия.
– Что случилось, брат! Что случилось! А вот что: я незаслуженно подозревал ее, я ужасно несчастен и в то же время я безмерно счастлив в эту минуту.
– Брат, – серьезно сказал Лантене, – я тоже счастлив, как и ты.
И это было так возвышенно, что Лантене произнес эти слова здесь, тогда как в паре шагов от него та девушка, которую он обожал, исходила слезами и никто не мог утешить ее горе. Манфред подошел к Трибуле и взял его за руку.
– Она в Лувре?
– Там ее больше нет! Ее похитили.
– Похитили! – вскрикнул Манфред с дрожью. – Кто? Когда?
– Когда? Три дня назад… Кто? Не знаю. Сначала я подозревал короля, но… убедился, что он, по меньшей мере – в этом преступлении, не виновен.
– Похищена! Похищена! – Манфред возбужденно ходил по комнате. – О, я найду ее! А я, жалкий, подозревал ее!.. Да, да… найду ее, даже если мне придется весь Париж залить кровью и предать огню!
Он внезапно повернулся к Трибуле:
– А почему вы пришли сообщить об этом …именно мне?
– Потому что она говорила мне о вас.
– Она вам говорила обо мне?
– Да… И при этом плакала…
– Продолжайте! О! Продолжайте!
– Она плакала, потому что вы презирали ее, потому что вы не любили ее!
– О силы ада! Это я-то ее не любил! И вы говорите, что она плакала? Но тогда… О, тогда!
– Да… да, – ласково сказал Трибуле.
Через мгновение Манфред оказался в объятиях Трибуле, беспрерывно бормоча какие-то слова, называя шута своим отцом, в общем – пускаясь на все те экстравагантные выходки, которые совершают только раз в жизни, в тот единственный час, когда от бешеной безнадежности не быть любимым дорогим существом внезапно переходят к чудесной уверенности в обратном!
Когда энергия этих душевных взрывов улеглась, встреча стала носить более продуктивный, более активный характер. Лантене хотел было удалиться к двум несчастным женщинам.
– Брат, – сказал Манфред, удерживая его, – прости мне этот момент эгоистичной радости… Мне не следовало этого делать, но… моя радость была сильнее моей воли.
– Если бы ты не обрадовался внезапно нахлынувшему счастью, – ответил Лантене, – то не посочувствовал бы в достаточной степени и горю, которое обрушилось на меня…
– А что за горе? – спросил Трибуле.
– Это, – представил Манфред, – мой друг Лантене, мой брат, который влюблен в дочь знаменитого Этьена Доле.
– Книгопечатника?
– Да. Лантене любит его дочь и любим ею. Два любящих сердца вскоре должны были соединиться в счастливом браке. Тут ужасная катастрофа обрушилась на семью Доле… Этого великого человека только что арестовали и заключили в Консьержери по ложному обвинению одного испанского монаха…
– Игнасио Лойолы! – вскрикнул Трибуле.
– Его самого. Как вы узнали?
– Однажды я находился в кабинете короля…
– Вы находились в кабинете короля? – прервал удивленный Лантене.
– Это вас удивляет, не так ли? Я не придворный и не дворцовый слуга его величества… Моя должность и выше, и ниже всех других.
– Объяснитесь, прошу вас, – сказал Манфред, удивленный горечью, которая сквозила в голосе Трибуле.
