Старый Данило тоже пострадал — вражеская сабля задела плечо, покалечила руку. А у Марийки — ни одной царапины, хотя рубилась она рядом с мужем.
Отец и дочь стояли у изголовья Федора, Данило, уставившись на мертвого, молчал, лицо его потемнело. Марийка, тихо причитая, плакала.
Гордей положил руку на плечо жене.
Будет тебе, Мария. За брата твоего великой кровью заплатили враги. Побиты ордынцы, теперь мы можем вольно по своей земле ходить!..
Со стороны Волока Ламского появилась группа всадников. Впереди — Гордей сразу узнал его — в золоченом шлеме с красным орлиным пером, в синем княжеском корзно -плаще скакал Владимир Серпуховский, следом князья Моложский, Палицкий, Тарусский, воеводы и бояре. Не доехав нескольких саженей, князь остановил коня, воскликнул:
Ты и есть тот воевода, что помог нам побить орду?
Серые глаза приветливо смотрели на атамана. Серпуховский хотел спешиться, но раздумал, пристально всматривался в лицо. Тронув коня, подъехал ближе, спросил:
Кто такой? А?
Гордей выдержал взгляд князя и спокойно. ответил:
Я и есть...— И, помолчав, добавил: — А помог, княже, не тебе, а земле отчей! Не обессудь!..
эпилог
Дмитрий Иванович умирал. Вокруг его ложа в угрюмом молчании стояли князья и бояре — сподвижники ратных и мирских дел, те, что в грозный, смутный час шли рядом. Великий князь уже никого не узнавал. Ни их, ни митрополита Пимена, ни сынов и дочерей своих, ни даже возлюбленную жену свою Дуню. Ощущал только слабеющей ладонью ее верную руку — лишь она и связывала его с уходящей жизнью. Евдокия Дмитриевна, вся в слезах, склонялась над Митенькой, словно хотела заслонить собой от напасти...
Дмитрий Иванович дышал часто и с присвистом. Ворожеи не отходили от постели, несколько раз сегодня уже отворяли ему кровь. Но все было тщетно. И хворал-то он всего с неделю. Нежданно-негаданно вдруг худо почувствовал себя. Последние месяцы великий князь много трудился. Что ни день, подолгу советовался на думе с московскими боярами, заключал договора с удельными князьями, по его замыслу составлялось новое уложение о ратной боярской службе. Накануне тоже допоздна засиделись с советчиками. А под утро Дмитрий Иванович проснулся от нестерпимой головной боли. Едва открыл глаза —- все поплыло, словно в детстве после долгой круговерти. Он лежал затаившись, но ни кружение, ни боль не проходили. Наконец позвал дворского, тут же прибежал лекарь, отворил кровь. Сразу полегчало, дурноты не стало, только еще долго ощущал в затылке тяжесть. Ему бы полежать день- другой, но дела-то, как их отложишь?! С помощью дворского оделся и по крытому переходу, связывающему дворцовые хоромы со столовой избой, направился на думу с боярами.
Дел и впрямь было невпроворот. Тяжкие, смутные годы стали уделом Москвы после Тохтамышева нашествия. Через год великий князь тверской Михаил Александрович вместе с сыном своим тайно отъехал в Сарай. Поспешил не просто на поклон в Орду к хану, а за ярлыком на великое княжение владимирское. На все пошел, даже холопом Тохтамышевым себя признал, лишь бы договор 1375 года о главенстве Москвы над Тверью порушить. И снова началась длившаяся уже полвека тяжба за Владимир, за то, кому быть первым на Руси. Зашевелился и великий князь рязанский Олег Иванович. Ему рука Москвы тоже была в тягость. Злопамятный и мстительный, он не мог простить Дмитрию Ивановичу поход на Рязань в 1382 году. Тогда, после ухода вражеских полчищ из разрушенного и сожженного стольного града, московские полки прошлись по земле Рязанской огнем и мечом — отблагодарили за помощь, которую Олег оказал Орде во время нашествия. Пока Москва с Тверью за владимирский великокняжий стол боролись, рязанцы изгоном напали на Коломну, полонили наместника князя Московского, бояр и других знатных людей, ограбили монастыри, церкви, боярские и купеческие дворы. Привыкшие воевать с рязанцами москвичи выступили против Олега с малой силой и на сей раз, недооценив соперника, были разбиты. Пришлось самому Сергию Радонежскому отправиться к Олегу, чтобы примирить Москву с Рязанью. Господин Великий Новгород тоже проявил непокорность, новгородские лихие люди — ушкуйники — совершили разбойничьи набеги на Кострому и Нижний Новгород; новгородские бояре отказались дать серебро для уплаты дани-выкупа Орде. Довелось московским полкам утихомиривать строптивых.
Воспользовавшись тем, что Москва осталась в одиночестве, Тохтамыш снова наложил на Русь тяжелую дань, потребовал прислать к нему в Сарай заложником наследника великого князя Московского Дмитрия Ивановича — Василия.
Так в тревогах и волнениях лето сменяло зиму, зима — лето. Дмитрий Иванович, не идя на открытое противоборство с усилившейся при хане Тохтамыше Золотой Ордой, искал другие пути, чтобы выстоять, снова утвердить главенство Москвы на Руси и ослабить зависимость от татар. Началось сближение с Литвой. Правда, до союза дело не дошло, но и прежней вражды уже не было.
И все же отношения между Русью и Золотой Ордой стали уже не те, что были до Куликовской битвы. В духовной грамоте-завещании, составленной Дмитрием Ивановичем, было записано: великое княжество Владимирское, как и все прочие свои вотчины, он передает в удел сыну Василию...
В конце мая 1389 года Москва прощалась с великим князем Дмитрием Ивановичем Донским. Выдался по-летнему теплый, солнечный день. Воздух, напоенный горьковатым запахом черемухи и едва уловимым ароматом цветущих яблонь, был прозрачен и чист. Необычная тишина распростерлась над Кремлем, хотя улицы и площади запрудили толпы народа. Непривычными для глаза казались черно-белые одежды москвичей, сменившие их повседневные пестрые наряды. Над Кремлем, над Великим посадом, Заречьем и Занеглименьем плыл печальный перезвон колоколов.
На Соборную площадь не пропускали — она была оцеплена конными и пешими княжескими дружинниками. А на Ивановской стояли плотной стеной. Но давки не было, все знали: когда тело вынесут из дворцовых хором и установят в соборе Михаила Архангела, каждый, кто захочет, сможет проститься с великим князем Московским Дмитрием Ивановичем. В толпе ремесленники, торговцы, дети боярские, монахи, крестьяне, гультяи и нищие. Печальные лица, кто плачет, кто молчит.
Неподалеку от прохода с Ивановской площади на Соборную, между храмом Михаила Архангела и церковью Иоанна Лествичника, застыли две пары горожан; у одной из баб на руках грудняк, рядом со старшими трое детишек. На мужиках серые холстинные рубахи навыпуск и такого же цвета портки, вправленные в сапоги, у баб — начавшие входить в моду темные бязевые сарафаны, судя по одеждам — ремесленные среднего достатка. Мужчинам лет за тридцать, женщины моложе, годов двадцати пяти. Это были Гордей с Марийкой и Василько с Любашей Тоновой. Судьба-чудодейка снова свела их вместе...
