Такие же орлы высились и на шпилях трех дворцов или просто башен, которые были мне видны снаружи. Честно говоря, вся эта постройка была какой-то чужеродной. Я понимаю, что строили дворец, по всей видимости, иноземцы. Но иностранцы тоже бывают разные. Одни стараются соблюсти общую гармонию. Внося новое, они не выкидывают исконно русского, традиционного, вписывая свое в общую картину.
Этот же дворец строили иные. Не мастера. Добротные, знающие в своем деле толк, но все равно – подмастерья. Потому и смотрелся царский дворец чужеродным пятном, словно летела огромная птица над городом, приспичило ей, она и какнула, угодив прямо в Арбат.
Разочарованный увиденным, я засобирался обратно, но тут мое внимание привлек забавный толстячок. Был он на удивление бойким. Шустро постучав в очередной раз кулачком в закрытые ворота, он тут же проворно отбегал и что-то жалобно кричал высовывающимся сверху охранникам. Слова были неразборчивыми, но «Майн готт» я уловил.
«Коллега-иноземец, – усмехнулся я. – И куда бедолагу понесло?»
Почему-то мне стало его жалко, тем более, судя по обильно выступившему на лбу поту, который толстячок то и дело вытирал, каждый раз размазывая грязь по физиономии, стоял он у ворот изрядно, куда дольше меня. Направив к нему коня, я поинтересовался, в чем дело.
Тот радостно метнулся ко мне, очевидно решив, что я – начальник над этими бармалеями, и что-то залопотал, бурно жестикулируя при этом и то и дело указывая на ворота.
– Нихт дойч, – категорически заявил я. – Ты по-русски говорить можешь?
– О, я-я! – закивал он с такой энергией, что я немного испугался за его голову. – Я лекарь. Мой ходить покупал травы. Я назад, меня не пускать. Я говорить – они не понимать. Я стучать – они…
– Понятно, – перебил я его. – А почему в Кремль не едешь?
– Мой комната, цветлица, тут есть. Я работать. Там одежда и книга. Я читать и делать. Лечить я, лечить гут.
– А без книги не сможешь? – спросил я.
– Я мочь без книга. Мой есть еще книга. Но царь приказал тут. Там мой комната. – Он явно пошел на второй круг.
– Пьяные они, – заметил я и развел руками. – Помочь не смогу, а в Кремль отвезу.
– Мне быть тут, – твердо сказал лекарь. – Государь сказал, тут.
– Ох уж мне эта немецкая исполнительность, – вздохнул я и, склонившись пониже, шепотом сказал: – Поезжай в Кремль. Здесь ты погибнешь. Дворцу завтра придет нихт и этот, как его, капут. И этим, – кивнул я на пьяные морды, – тоже нихт. Кто отсюда завтра не убежит – всем капут, ты уж мне поверь.
– Откуда знать? – удивился толстячок и ткнул пальцем в небо. – Звезды?
– И они тоже, – не стал спорить я. – А еще я книги читать. Мудрые и… тайные, – добавил, подумав.
– Я тоже читать! – обрадовался толстячок. – Я видеть плохое над градом Москов. Марс – это огонь, это плехо, ошень плехо. Завтра он войдет в дом Солнца. Совсем худо. Я говорить – мне не верить. – Он беспомощно развел руками.
«Надо же, – удивился я. – Неужто и впрямь звезды что-то могут предсказать?»
Даже мороз по коже. Вообще-то я в астрологию и гороскопы не верю, уж больно много развелось шарлатанов и каждый орет, что он великий спец, а начинаешь разбираться – если и отошел от обычной ловкой цыганки, то на шаг, не больше. Да и то не вперед, а куда-то в сторону. А тут поди ж ты – Марс, дом Солнца, огонь, завтра. И ведь все сходится.
– Садись, коллега. – Я приглашающе хлопнул по крупу своего мерина.
Лошадка недовольно всхрапнула, фыркнула, но дальше свое негодование выказывать не стала, послушно дождавшись, пока толстячок усядется позади меня.
– Эй-эй, ты куда лекаря нашего поволок?! – загорланили пьяницы.
Отвечать я не стал. Пусть себе резвятся. Говорят, перед смертью не надышишься. Не иначе как чуют – вон какое веселье устроили. Предупреждать о грозящей им смертельной опасности тоже не стал. Чем меньше татей – тем чище воздух. Эти, правда, находятся на государевой службе, в составе уникального подразделения – законного бандформирования, но ведь не по принуждению – по доброй воле. Да помню я, помню: «Не судите, да не судимы будете». Я и не сужу – пускай с этой мразью всевышний разбирается. Не знаю, когда у него назначено очередное судебное совещание, но то, что на днях, абсолютно точно. Может, и впрямь кто-то выживет – тогда их счастье.
Лекарь оказался родом из Вестфалии[55]. Где это находится, я понятия не имел. Ясно, что в Европе, по языку понятно, что в Германии, а дальше… Впрочем, я и не испытывал желания выяснять подробности. Мы странно встретились, да и то случайно, и, скорее всего, в последний раз. Даже если выживем оба, то навряд ли нам суждено встретиться. Фамилию его я с грехом пополам разобрал – Бомелиус. С именем возился гораздо дольше. Элизо… Элизиа… короче, Екклесиаст какой-то.
– Здесь мне все звать Елисей, – сообщил он, сжалившись над моими отчаянными потугами.
– Вот это по-нашему, по-бразильски, – одобрил я и на прощание посоветовал: – Завтра отсидишься где-нибудь в каменном подвале, но только чтобы у него был второй ход наружу, иначе задохнешься.
– Твой я благодарить, – начал было он, но я нетерпеливо отмахнулся, тем более что заметил впереди одинокого всадника, направляющегося в нашу сторону, и всадником этим был… Борис Годунов.
Увидев меня, он не выразил особого удивления и даже не показал, что мы с ним знакомы. Зато лекарю он очень обрадовался и тут же принялся выспрашивать его, куда делся некто Андрей Линсей[56].
Толстячок в ответ виновато пожимал плечами, затем, присмотревшись к лицу Бориса, вдруг властно схватил его за руку и замер, закрыв глаза. Годунов хотел вырваться, но вестфалец оказался на удивление цепок.
– Это хороший лекарь, – негромко сказал я. – Во всяком случае, он знает, что такое пульс, и умеет его проверять.
Борис с любопытством покосился на меня, но не проронил ни слова, однако вырываться перестал.
– Пульс нихт, – трагично сообщил мне Бомелиус.
– Совсем нихт? – удивился я.
Странно. На покойника Годунов не походил. Скорее уж напротив. Судя по яркому румянцу на щеках, он больше напоминал человека, активно радующегося жизни.
– Кровь пускать, – выдал дополнительную информацию Елисей. – Есть трава. Ты приходить – я лечить. На закате, – уточнил он.
– Наверное, ему нужно время, чтобы приготовить настой, – предположил я вслух.
– Настой, отвар, питье, – закивал обрадованный Бомелиус.
– Приду, – заверил его Годунов. – Вот отстою вечерню в Успенском соборе, помолюсь, чтоб здоровья господь даровал, и приду.
И лекарь, еще раз рассыпавшись в благодарностях за помощь, из которых я все равно ничего не понял, поспешил удалиться, на прощание еще раз напомнив Борису:
