Бицилис, присутствовавший при разговоре, молчал. Как и Сабиней. Но когда разговор зашел о деталях плана, Сабиней вдруг поднялся и сказал:
— Я не могу идти: в лагере Траяна меня многие знают в лицо. И значит, сразу выдадут, как только встретят.
— Или ты просто не хочешь? — подозрительно прищурился Децебал.
— Я бы пошел. Ибо это спасет наше царство. Но говорю: меня опознают, замысел провалится.
— Он прав, — поддержал Сабинея Бицилис. — Его непременно узнают.
— Тогда прочь! — воскликнул Децебал и указал на дверь. — Нечего тебе здесь делать, раз не готов для меня исполнить важное дело и ищешь пустые отговорки.
Сабиней дернулся как от удара и повернулся к Бицилису.
— Поддержи меня — не трушу я и не отказываюсь. Но, после того как побывал я на той стороне, как несколько дней прожил в Дробете, сотни людей помнят меня в лицо. Я погублю все дело…
— У меня, — ускользнул от ответа Бицилис, — нет еще мнения по этому поводу.
Сабиней скрипнул зубами, поклонился, хотел поцеловать руку Децебалу, но царь демонстративно ее отнял, и Сабиней вышел, понимая, что, возможно, в этот миг утратил милость царя навсегда.
— Вернетесь, — обратился Децебал к оставшимся трем дезертирам, — озолочу. Насыплю золота столько, сколько каждый из вас весит.
— Нужен еще один, — сказал Бицилис. — Трое слишком мало.
— Пусть берут любого, кто не струсит.
Бицилис поклонился, давая понять, что приказ понял. А вот щедрому «озолочу» хитрый пилеат не поверил. Во-первых, план был сомнителен и опасен. Даже если он удастся, посланцы Децебала вряд ли вернутся живыми. А если кто и вернется, то золота он не получит. Децебал полагал, что золото развращает, потому своим людям платил редко и с неохотой, даже перебежчики, получив по прибытии горсть серебра, потом долго-предолго дожидались новых выплат. А чего им еще надо — изумлялся Децебал — сыты, одеты, жилье есть, охота — пожалуйста, женщины — выбирай любую. А золото развращает. Другое дело — царьки иноземных племен. Те регулярно получали подарки. Еще ранней весной явились с северо-востока вожди свободных даков — в зимних плащах из волчьих да лисьих шкур, болтающие на наречии, которое в Сармизегетузе понимали с трудом. Стали клясться, что пойдут вместе с великим царем на римлян, выставят десять тысяч конных и столько же пеших воинов. Вот только «на корм» своей армии хотели они получить золото и серебро. Золота царь дал, но совсем немного, а вот серебром расплачивался щедро.
— Я же говорил! — восклицал он раз за разом, обнимая вождей как равных. — Только стоит мне бросить клич — и пойдем все вместе, все народы дакийские, ударим и сбросим римлян в Данубий-Истр.
Вожди в ответ клялись, что вернутся с армией к началу лета. Уехали довольные, взгромоздив на вьючных лошадей мешки, набитые серебряными чашами и монетами. Ну и где теперь эти союзники, столь щедро сулившие помощь? Где их армия в двадцать тысяч воинов, пеших да конных? Сидят теперь в своих деревеньках или крепостях деревянных, пьют вино да ржут громче своих коней: обманули старого Децебала, увезли у него груду серебра за одно только слово пустое. Децебал отправил к ним Везину с армией — напомнить о данном обещании, а если не явятся, села их пожечь. Что ж, пожег, как прежде Скориллон пожег за такую же наглость языгов. Да только добычи почти не привез и пленников тоже: обманщики успели прознать, что приближается дакийская армия, разбежались по лесам, попрятались — не найти.
* * *
Когда назначенные для выполнения тайного плана коматы ушли, Децебал повернулся к Бицилису:
— Замолксис должен нам знак подать — удастся дело или нет. Не подаст — пошлем к нему гонца.
— Кого? — спросил Бицилис, холодея. Почему-то почудилось, что Децебал как-то по-особенному взглянул на него при этих словах.
«Не отдам ему моего сына, ни за что не отдам…»
— Замолксис и так нам знак подал… — пробормотал Бицилис.
— Какой? — Децебал смотрел, подозрительно щурясь. Не любил Бицилис этот взгляд, ох, не любил.
Точно, сына гонцом назначит, Бицилис был уже почти уверен в этом.
Но как воспротивиться воле верховного жреца, Бицилис не знал. Однако твердо решил — сына к богам не пошлет. Потому вечером отослал парня в Костешти к Диегу, якобы узнать, как продвигается дело, тайком же шепнул — приедут за тобой от Децебала — беги на север, за границы царства — там тебя примут.
Но зря мучился подозрениями Бицилис — обошлось.
На другой день Сабиней ворвался в покои царя с криком:
— Вернулись!
— Кто вернулся? — спросил Децебал, сидевший за столом в мрачном оцепенении.
— Племянники твои вернулись. Диег и Регебал, — сообщил Сабиней.
— Они же в Риме…
— Уже нет!
И тут же следом в трапезную ворвались мальчишки. Децебал поднялся, глянул на возмужавших и сильно изменившихся племянников.
— Я троих римлян убил, — похвастался Диег.
— А я — четверых! — подхватил Регебал.
Децебал ринулся к ним, обнял.
— Знак богов, знак, — бормотал он, обнимая мальчишек.
Бицилис, застывший у порога, смотрел на эту сцену и не замечал, что дерзкая усмешка ломает губы: «А ну как Децебал отошлет одного из них к Замолксису? Насадит на копья милого племянника. Кого выберет? Младшего? Старшего?»
Бицилис в дакийских богов уже давно не верил. И уж тем более не верил, что пронзенный копьями дак может что-то кому-то сообщить. Пилеат медленно отступал, стараясь не попасться в этот миг на глаза Децебалу. Ему было плевать — насадит царь юных племянников на копья или пошлет в бой с римлянами — все равно итог будет один и тот же.
Дробета
Кориолла не сразу сообразила, отчего на улице крики и кутерьма, — только что она сидела в крошечном дворике, укачивала Флорис и сама задремала, привалившись к стене, и вдруг крики, вой, чей-то визг, ржание лошадей, и откуда-то ветер песет запах дыма.
Кориолла вскинула голову. Пожар? Пожары в поселке уже вспыхивали этим летом, но, на счастье, их быстро гасили.
Прим влетел во двор, волоча на плече доску, — он и отправился поутру к плотнику за этой доской — укрепить в комнатушке хлипкую дверь.
— Даки… — выпалил Прим. — Живо! В дом!
— В крепость? — вскочила Кориолла, прижимая к себе малышку.
— Не успеем. В комнату. Запремся. Не бойся — наши отобьются.
Кориолла бросилась в комнату. Мышка спала на узкой кровати — Флорис, проплакавшая всю ночь, и ее измучила. Теперь обе женщины в ужасе смотрели друг на друга, понимая, что в крепость им уже не пробраться. А чем грозит плохо укрепленному поселку нашествие даков — они знали отлично.
